Последовала еще одна длинная серия резких взрывов на Восьмой авеню. Я хотел расспросить его, как он ушел из ансамбля отца, но Хэт еще раз быстро осмотрел комнату, сделал очередной глоток джина и продолжил рассказ:
— Мы даже в канун Дня Всех Святых ходили играть в «кошелек или жизнь». Как белые дети. Думаю, не везде чернокожие могли себе это позволить, а мы могли. Естественно, мы держались в окрестностях и, наверное, получали намного меньше, чем дети из Миллерс-Хилл, но не было ничего прекраснее ароматных яблок и сладких леденцов, которые мы приносили в своих мешках. Нас окружали те же игрушки, только у них были покупные, а у нас — самодельные. Вот и вся разница. — Он улыбнулся то ли воспоминаниям детства, то ли неожиданно нахлынувшей сентиментальности — в этот момент Хэт выглядел одновременно потерянным во времени и чувствующим неловкость за то, что сказал так много. — Может, я просто вспоминаю это так? Понимаешь? Короче, шума мы на Хэллоуин тоже делали много. На Хэллоуин положено шуметь.
— Вы ходили с братьями? — спросил я.
— Нет, нет, они... — Он взмахнул рукой в воздухе, заменив жестом то, что собирался сказать. — Я всегда был и есть сам по себе, заметил? Всегда занимался чем-то своим. Я такой с самого начала. И в музыке тоже так: я никогда не играю, как кто-то еще, даже как я сам. Приходится находить себе новые места, иначе неинтересно, ведь так? Не хочется быть повторяшкой. — В подтверждение он глотнул еще джина. — Тогда в детстве я дружил с мальчишкой по имени Родни Спаркс. Мы называли его Ди, сокращенно от «демон», потому что Ди Спаркс мог сделать все, что только приходило ему в голову. Этот парень был самым храбрым маленьким чертенком из всех, кого я знал. Он мог раздраконить бешеную собаку. А причина в том, что он был сыном священника. Если ты родился в семье священника, тебе постоянно приходится доказывать, что ты не ангел, понимаешь? И вот я шатался вместе с Ди, потому что тоже был не ангел. Нам тогда было лет по одиннадцать примерно — время, когда болтаешь про девчонок, но толком не знаешь, к чему это все, понимаешь? Ты вообще ни про что толком не знаешь, если уж по правде. Просто шляешься по улице и развлекаешься, как можешь. Ди был моей правой рукой, и когда я выходил на Хэллоуин в Вудленде, то гулял с ним.
Хэт перевел взгляд на окно и сказал: «Да-а». На его лице появилось выражение, которого я не мог понять. По обычным людским стандартам Хэт почти всегда выглядел отстраненным, даже бесстрастным, настроенным на свою волну, и это ощущение отстраненности усилилось. Я подумал, что он перенастраивает что-то у себя в мозгу, отпуская детство, и уже открыл было рот, чтобы спросить про Гранта Килберта. Но он поднес стакан ко рту еще раз и перевел взгляд на меня. Взгляд был таким, что спрашивать расхотелось.
— Я не знал ничего, — сказал он, — но готовился к тому, чтобы перестать быть маленьким мальчиком. Перестать верить в детскую чепуху и начать думать по-взрослому. Что мне всегда нравилось в Ди, так это его показная взрослость. Он казался мне взрослее, чем я сам. Понятно теперь, что было у меня в голове. В том возрасте мы в последний раз вышли на Хэллоуин за яблоками и леденцами. С тех пор мы выходили вместе, только чтобы наделать шуму. Напугать детишек, чтоб те описались. Но это был последний Хэллоуин, когда мы выходили гулять.
Он допил джин и потянулся за бутылкой с пола, налил себе еще несколько капель.
— Вот он я, сижу в этой комнате. Вон там моя труба. Вот бутылка. Ты знаешь, к чему я все это говорю?
Я не знал. И не представлял, о чем он говорит. В последнем утверждении Хэта был намек на неотвратимость судьбы, и на секунду я подумал, что он собирается сказать, что он здесь, а Ди Спаркс нигде, потому что Ди Спаркс умер в Вудленде, на Миссисипи, в возрасте одиннадцати лет в канун Дня Всех Святых. Хэт смотрел на меня серьезно и с любопытством, которое требовало ответа на вопрос.
— Что случилось? — спросил я.
Теперь я знаю, к чему он клонил. Это привело его сюда, его комната, его труба, его бутылка. Мой вопрос был лучше любого ответа.
— Если бы я стал рассказывать тебе все, что произошло, нам бы пришлось сидеть здесь не меньше месяца. — Хэт улыбнулся и вытянулся на кровати, скрестив ноги. Только тогда я заметил, что его ноги, обутые в темные замшевые туфли на резиновой подошве, не касаются пола. — И, знаешь, я никогда не рассказываю о себе все, я всегда что-нибудь придерживаю для себя. Все в моей жизни сложилось нормально. Единственное, о чем я жалею, так это что не заработал больше денег. Грант Килберт, вот он заработал много денег, и часть из них принадлежит мне, знаешь?
— Вы были друзьями? — спросил я.
— Я хорошо знал его.
Он закинул голову и надолго уставился в потолок; я не выдержал и тоже поднял голову. Ничего примечательного в этом потолке не было, кроме, разве что, заново оштукатуренного круглого участка посередине.
— Не важно, где ты живешь, есть места, куда тебе ходить нельзя, — произнес он, все еще глядя вверх. — И рано или поздно ты все равно там окажешься. — Он снова улыбнулся мне. — Там, где мы жили, таким запретом были Задворки. За городом, в густом лесу, и вела туда только одна маленькая тропка. У нас в Темном Городе жили люди всяких разных профессий — прачки, кузнецы и плотники, а еще всякое дрянное отребье типа Эдди Граймса, воскресшего из мертвых. А на Задворках такие, как Эдди, шли за первый сорт, все остальные были еще хуже. Иногда наши ходили туда купить самогон, иногда ходили за женщиной, но об этом никогда никто не рассказывал. Задворки были дикими. То, что у них там было, было диким.
Он посмотрел на меня и сказал:
— Та ведьма, про которую я тебе рассказывал, часто бывала на Задворках.
Хихикнул.
— Мужики там были — банда разбойников. Готовы зарезать любого, кто на них косо посмотрит. Но была у этого места одна забавная особенность: белые и цветные жили здесь вместе — вперемежку. И такие злющие, что цвет кожи не играл никакой роли. Они ненавидели всех остальных просто из принципа. — Хэт откинул голову и прищурился. — По крайней мере так все говорили. И вот на самый Хэллоуин Ди Спаркс говорит: как только мы закончим в Темном Городе, можно пойти на Задворки и посмотреть, какие они там на самом деле. Может, удастся повеселиться.
Идея отправиться на Задворки немного напугала меня, но в страшилках-то и заключалось основное веселье — Хэллоуин ведь, так? И если и было в Вудленде идеальное место для всякого такого дерьма типа, ну, ты понимаешь, привидения или гоблина, то Задворки подходили в самый раз. Лучше кладбища.
Хэт помотал головой. Неожиданное веселье моментально преобразило его, и меня вдруг осенило, что за свою элегантность — результат сочетания характера и более чем красивого пиджака и замшевых ботинок — Хэт заплатил спасением из тысяч невообразимо трудных обстоятельств, и каждое приносило жуткую боль. Затем я понял: то, что я называю элегантностью, есть настоящее достоинство. И еще осознал, что в первый раз в жизни вижу настоящее достоинство в другом человеке, что это качество не имеет ничего общего с самодовольным превосходством, которое люди по ошибке принимают за достоинство.