Медвежий ключ - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Буровский cтр.№ 42

— А медведь? Он же и этих двух гласных не сможет произнести.

— У медведя есть голосовые связки?

— Есть, но развитые очень слабо.

— То есть слабее, чем у человека, верно? Но как бы они не были развиты, с их помощью можно издавать даже звонкие согласные звуки: б, в, б, ж, з… И уж конечно, медведи могут издавать глухие согласные звуки — п, ш, т, ф. И некоторые гласные, хотя бы е и у. То есть набор звуков у них поменьше, чем у человека, но и они могут многие звуки произносить вполне уверенно… Кстати, вайнахам для речи и не нужно большего количества звуков. И ничего, говорят!

— Но ведь произносить все эти звуки они будут не так четко, как мы, — опять наставлял палец Маралов.

— Нечетко — это с нашей точки зрения. Значит, на русском языке медведи в любом случае будут говорить с сильным акцентом, и только, будут непривычно для нас выговаривать звуки. Но в медвежьем языке закрепится значение каждого звука, и все медведи будут превосходно этот звук узнавать — так же, как мы узнаем а или д.

— Прямо удивляюсь, как до сих пор медведи не заговорили! — Товстолес качал седой головой с самым скептическим видом.

— Вот они и заговорили! — это не выдержал Михалыч.

— Нет уж! Леночка тут говорила, какие они могут звуки произносить, а мы этих звуков не слышали… Мы слышали только ворчание, фырканье и повизгивание. А это, как хотите, не членораздельные звуки!

— Но звуки, имеющие смысл… — Михалыч тер лицо, вовсю осмысливал то, с чем столкнулся. — Звуки, которые хотя и не членораздельные, но у которых есть свое значение. Знаете, я бы хотел как-то назвать это явление… Леночка, что ты думаешь про термин «нечленораздельное ворчание»?

— Плохой термин. Потому что это только для нас то, что говорят медведи — нечленораздельные звуки. У нас другая система звуков, и только. Французский язык для нас тогда тоже — сплошные нечленораздельные звуки, потому что мы их не можем записать буквами нашего алфавита… Там у них звуки другие, и все тут. Мы и границы слов, услышав французскую речь, не сможем определить. Идет поток звуков — и попробуй его расчленить…

— Так что медвежий язык — просто речь?

— Ну да… Язык — это что? Это код. У медведей появился свой код, свой способ говорить, и все тут.

У них за звуками, или за сериями звуков закреплены свои значения. Есть же в разных языках и ворчащие, и свистящие, и фыркающие, и даже хрюкающие звуки. И получается…

— То есть такой язык будет все-таки меньше расчленять слова и целые понятия… — Товстолес стремился к точности. — Профыркал он, провизжал всего несколько звуков, — а это, скажем, целое предложение…

— Или целый абзац. И может быть, абзац с не очень четким, не очень ясным смыслом.

— Ага! Значит, передавать информацию… по крайней мере, сложную информацию, на этом языке будет непросто?!

— Можно подумать, что передавать информацию — единственная функция речи! Это одна из ее функций, всего их насчитывается пять. Например, фотическая — функция передачи своего эмоционального состояния…

— Это «ой, руке больно!» или «ах, до чего вкусно?».

— И это, и «ох, какой красивый закат!». И: «Ах, как мне нравится эта книга!». К тому же на таком языке, состоящем из… из «членораздельного ворчания», можно передавать много понятий, в том числе и довольно сложных. Они будут не такие расчлененные, как в европейских языках… Но и только. В китайском, в японском это нормальная ситуация. Там говорят не «наступил вечер», а просто «вечер». Не «что это за редкостное неуважение!» а короче и неопределеннее — «Редкостное неуважение!». Много зависит от обстоятельств, от ситуации. О чем-то приходится и догадываться, но ведь уж японский-то — самый что ни на есть полноценный язык!

— Интересно… Получается, что «членораздельное ворчание» ориентировано на меньшее расчленение и самих слов, понятий… и объектов материального мира… Любопытно… Михалыч, аналогии есть?

— Первобытные языки… — тут же ответил Михалыч, — в них еще больше неопределенности, а мир для первобытного человека и так меньше расчленен, чем для нас.

Эти двое уже готовы были погрузиться в профессиональный спор, но Маралов требовал определенности:

— Нет уж, вот вы мне что ответьте, Леночка, а перевести вы можете? Раз он говорил, то ведь можно и перевести? Определенно или неопределенно, но ведь можно?

— Можно. Но для перевода его слов нужно изучить медвежий язык… То есть что говорит именно этот медведь, я сказать вам не смогу… Потому что спросить уже не у кого. Вот если бы мне поговорить с медведем — чтобы я могла спросить у него значения этих звуков — тогда все возможно!

— То есть надо спросить у него, что означают те или иные звуки, верно? А как это сделать?

— Можно повторять эти звуки. Можно показывать на предметы и называть их по-русски, а он пусть называет по-медвежьи. Можно совершать простые действия: встать, сесть, есть, пить… И так далее. А когда появляется первый словарный запас, можно и дальше идти.

— То есть нужно «брать языка»? Брать медведя, который говорит, и у него учиться его речи? — Маралов хотел полной ясности.

— Конечно. Брать любого медведя, лишь бы он согласился беседовать…

И вот тут Маралов решительно покачал головой:

— Нет уж! Любой не годится… Потому что говорящего медведя я сам видел впервые в жизни. И то мертвого.

Лето 1996 года

— Танька! А ну сгоняй до гастронома!

Бабка называла сельскую лавку «гастрономом», потому что родилась в Красноярске и очень этим гордилась. Даже тринадцатилетняя Танька понимала, что гордится бабка этим потому, что больше нечем.

— Танька! Куды запропастилась!

Ну вот, только прилегла под навесом, ветер дует, отгоняет мух. А лучше идти — не просыпаться будет себе дороже. И почти что через сутки наклоняться, напрягать кожу на спине еще больно. Хорошо, в этот раз хоть не поленом.

Бабка сидит на лавочке у ворот, с тетей Дусей. Нечесаные космы развеваются, седые волоски торчат из бородавок на подбородке и щеках. Глаза-точечки уставились на Таньку — как всегда, пока бабка не выпила.

— Куды пропала?!

— Огород полола! Куды!

— А ну, сгоняй в гастроном! Вот тебе…

Трясущаяся рука, в багровых и синих жилах, вытаскивает смятые бумажки. Неделя, как дали детское пособие на Таньку — и до сих все пьют и пьют на него… Как в них влезает?!

Танька тогда не посмотрела, сколько тысячных бумажек сунула ей трясущаяся бабкина рука. Зря не посмотрела? Может быть, и зря… Но потом Танька вспоминала эту историю, и даже радовалась — хорошо, что не посмотрела! Потому что с этого, похоже, и началась эта история.