Отвратительно ругаясь, он еле вылез из нее, и надо же такому случиться — как раз в тот момент, когда существо вылезло из ямы, порыв метели прекратился, снег лег, и Толстолапый оказался метрах в пятнадцати от стоящего на четвереньках человека.
— Нет, но это же надо, что чудится! — как бы даже обрадовался пьяный. — Во ребята облезут от зависти!
Потом он почему-то решил, что за ним идет большая собака, и стал ее звать, перебирая случайные клички: Рекс, Цезарь, Король и так дошел до Шарика и Жучки. А потом и вообще забыл про Толстолапого.
Наверное, пьяный и так пропал бы, не найдя дороги домой в метели, в крутящемся, падающем снегу. Но тут был еще и Толстолапый, и Толстолапый все лучше понимал: перед ним один из тех, что убил его близких. И что перед ним легкая добыча.
У каждого вида хищников есть своя привычная добыча. Если бы Толстопятого продолжала воспитывать мать, она научила бы Толстолапого не любить, бояться и обходить подальше человека. И уж конечно научила бы его, что человек — это вовсе не один из видов, которыми надо питаться. Но голова и шкура мамы Толстолапого давно уже украшали кабинет Виктора Ивановича, а последние копченые ребра мамы подавались в охотничьем домике дорогим гостям Никиты Станиславовича. И Толстолапый сам решал, что опасно, а что нет, и какая добыча должна быть ему привычна.
Налетел ветер, понес снег, человек опять заматюкался, он едва не упал от толчков. Как раз в этот момент Толстолапый стал идти быстрее, и оказался шагах в трех от человека. Он и раньше слышал неприятный запах, так памятный ему по страшным дням… А тут запах навалился на него, и Толстолапый неожиданно напал на идущего сзади, и даже не подумал предупредить его ревом. Мгновенным броском он толкнул человека, опрокинул его лицом вниз, и вцепился челюстями в шею пьяному. Под челюстями сильно хрустнуло, и в рот Толстолапому хлынула теплая кровь. Тело сильно задергалось, захрипело, и Толстолапый понял — это уже можно есть.
Тогда он стал тащить человека в более спокойное место, и постепенно оттащил его так далеко, что и лай собак не был слышен. В лесу ветер чувствовался не так, можно стало прилечь за выворотень и уже не чувствовать сильного холода; лежа в удобном, теплом месте, Толстолапый постепенно съел всего этого человека, начав почему-то с пальцев рук. Почему с них?
Он сам не мог бы сказать. Может быть, он помнил, что люди стреляли, держа свои ружья в руках?
Лежка оказалась удобной. На второй день ветер стих. А замело так, что найти Толстолапого по следу не мог бы даже лесной зверь, а не то что люди из деревни. Но похоже, Толстолапого и не искали, потому что деревня не имела о нем совершенно никакого представления. Через три дня Толстолапый доел неудобную круглую голову; она все норовила отскочить, потому что сильно замерзла, и Толстопятому пришлось сильно нажать на нее лапой, чтобы хоть немного сплюснуть голову и сделать ее более удобной. Мясо человека не показалось Толстолапому вкуснее мяса других зверей, но есть человека было — месть! И он стал думать про других людей — может быть, он зря от них так бегал? Люди несут смерть, это он знал. Но и сами люди оказались слабыми и жалкими… Вместе со своими ружьями, собаками и охотничьими домиками.
Когда утихла метель, пропавшего человека начали искать, но что характерно — так никогда и не нашли. Толстолапый сожрал его всего, а тряпки так изорвал, что когда их и нашли летом в малиннике, никто не связал эти обрывки пальто и ботинок с пропавшим зимой человеком.
А Толстолапый сделал свои выводы. Теперь он очень сожалел, что не охотился на тех, кто живут в горных избушках… Тем более, они носят ружья и стреляют, несут смерть жителям тайги… Да, их неплохо бы найти и тоже съесть!
С такими настроениями уходил обратно в лес сытый и довольный Толстолапый. Он мог теперь не есть несколько дней, и использовал это время: залег неподалеку от одного охотничьего домика. Охотник был без собаки, и Толстолапый не преминул это использовать — он изучал жизнь охотника, его поведение и нравы. Охотник за несколько дней даже не заподозрил о существовании Толстолапого, и медведь еще сильнее начал презирать всех людей. Страх не исчез, медведь по-прежнему боялся человека и его ружья. Он помнил, как мчался по лесу, а по стволам и веткам молотило. Он помнил смерть мамы и бабушки. Но вместе со страхом и ненавистью поселилось презрение к существам, к которым в метель можно подойти почти вплотную. Человек несет смерть — это он усвоил глубоко. Но человек не чувствовал присутствия Толстолапого, не понимал, что медведь проходит чуть ли не в нескольких шагах. Ни слуха, ни зрения… не говоря уже об обонянии! Даже возле берлоги человека можно поселиться и наблюдать, а человек и не поймет, что на него начали охотиться.
Толстолапый видел, как охотник умывается снегом, носит снег, чтобы растопить его и получить воду, рубит дрова, ходит проверять ловушки. Охотнику и в голову не приходило, что в зимнем лесу может жить медведь и тем более, что он может ходить за ним и наблюдать. По его понятиям, медведь в зимнем лесу, лишившись берлоги, мог только умирать от голода и холода. Зима и медведь — одно исключало другое. И собственный опыт охотника и опыт всех, кто учил его и воспитывал, отрицал, что возле охотничьей избушки может жить вполне здоровый, сытый медведь, и наблюдать за ним, делая свои медвежьи выводы.
На третий день наблюдения опять стало пуржить, типичная февральская погода. Охотник встал на лыжи, двинулся в места, где живут лоси. Толстолапый вовремя понял, куда он направляется, и держался в стороне, чтобы охотник в поисках лосей не пересек бы его следа. Вскоре охотник убил лося, подтвердив важную для Толстолапого вещь — даже этот полуслепой, лишенный обоняния человек мог быть смертельно опасен. Человек разделал лося, разрубил его на несколько частей и развесил мясо на деревьях. В этот день охотник унес столько мяса, сколько был в силах унести сам на себе, и приспособил его опять же на дереве. Толстолапый понимал, что это он сберегает мясо от волков, и что он сам достанет мясо без труда.
На другой день охотник взял санки и пошел перевозить остальное мясо, голову и свернутую шкуру лося. Охотнику по-прежнему не приходило, что за ним наблюдает медведь… Ведь медведи зимой спят в берлогах!
Охотник сложил на санки мясо, привязал и потащил к своей избушке. Он работал часа три, тащил тяжело, и к концу пути все чаще стал хватать снег, совать в рот. Толстолапый дал ему дотащить мясо почти до самой избушки, и даже не стал бросаться сзади; он воспользовался тем, что охотник шел, опустив голову и сильно пыхтел, и попросту вышел перед ним. Стоял в трех шагах и смотрел, а с охотником вдруг стало делаться что-то странное. Охотник стал вдруг хохотать, показывая пальцами на Толстолапого.
— Надо же, чего привидится!
Толстолапый сделал шаг вперед и зарычал, чтобы охотник мог услышать его и вдохнуть его запах. Человек помотал головой, лицо у него вдруг стало вытягиваться, и он медленно, осторожно стал отступать, одновременно вытягивая из-за спины ружье. И тогда Толстолапый прыгнул, сбил человека, и навалился на него всей тушей. Человек хрипел, нелепо бился, и Толстолапый даже не загрыз его, а просто задавил, не позволяя охотнику дышать. Скоро человек перестал и пытаться вытащить из-за спины ружье или нож из-за валенка, и только тоскливо стонал, ворочаясь под страшной тяжестью. Через несколько минут человек тоскливо завыл, уже совершенно не тем, не привычно-человеческим голосом, и Толстолапый радовался этому. Толстолапый мог убить его быстрее, но не хотел — пусть ему будет так же плохо, как было бабушке и маме… И другим зверям из той, разоренной, берлоги.