Завещание Сталина - читать онлайн книгу. Автор: Эдуард Скобелев cтр.№ 71

— Что я должен сделать?

— Янки ничего не должны знать о том, что мы тут суетимся и кого-то ищем… Они хотят своего, мы хотим своего. У нас общая голова, но разные желудки… Усекли?.. Когда мы соединимся глобально, макиавеллизм, который мы им подбросим как самую действенную науку управления, заведёт их в полный тупик. Это будет народ лжецов, воров, формалистов, бюрократов, педерастов и предателей. Их будут ненавидеть все, и нам будет проще отмежеваться… Нужно всегда знать, когда бить шумовкой по промежности, а когда — ломом по затылку. Просто убивать — это уже нецивилизованно. Эффективно подталкивать к самоубийству — другое дело…

Память — сродни улёгшейся пыли. Подуют ветры переживаний, и всё вихрится, перемешивается, и не сыскать никакой логики, никакой последовательности…

Он не помнит теперь, когда впервые начал охоту за Прохоровым, которого тогда же предложил — ради конспирации — называть «святым Августином».

Это было ещё при Хрущёве… Да, при Хрущёве… Удалось просмотреть бумаги его сейфов, стоявших в особой комнатке за служебным кабинетом… Спецагент всё ещё копался в бумагах, а ему, Боруху, позволили со всем семейством отбыть на отдых в Анапу…

Никаких следов не нашли, но Хрущёва застращали настолько, что он, покраснев от гнева, разразился нецензурной бранью: «Никаким «Завещанием» тут и не пахло! Втемяшьте этим своим пердунам, чтоб больше не вякали!.. Со сталинизмом покончено!..»

Дурачок Никитушка. Догматик, примерный марксист-ленинец, не способный усвоить ни единого нового поворота мысли…

Наши умели стимулировать желчь в этом сатрапе, некогда пресмыкавшемся перед Ёськой. Оттого и мстил, не понимая, конечно, кому мстит. Жук слону не помеха, если и в глаз ударит. И власть потерял именно оттого, что постепенно своими же действиями раскачал против себя лютую ненависть…

Борух и его шеф проявили настойчивость и набрели всё же на следы особого архива «святого Августина», где было тщательно собрано всё, относившееся к Сталину… Один из наших зафиксировал слова Прохорова, оброненные на застолье: «До сих пор помню всё, что было сказано мне вождём, а кое-что пометил в блокноте…»

Блокнота, правда, не нашли, а за него были обещаны «заинтересованной стороной» крупные деньги. Отличный куш светил, если бы не прошляпили ротозеи-помощники…

Вот почему Борух Давидович потом более всего полагался только на себя…

Летом 1991 года ему поручили устранить рыжего Лёню, которого все знали как Протасевича, а он знал его ещё и под другой фамилией.

Подоплёки не объяснили. Но он догадывался: Лёня участвовал в убийстве генерального директора очень крупного оборонного завода на Урале, перед тем освобождённого с работы. Тот тоже был академиком, лауреатом Ленинской премии. И полез в политику, проявляя слишком большую смелость. Однако устранение было исполнено ненадлежаще. Торчали опасные улики. Нашлись влиятельные сторонники академика, и задымило, так что следовало поскорее затоптать окурок.

Посредник принёс деньги и сказал: «Кому пойдут деньги, нас не колышет. В день пышных похорон получишь ещё столько же».

Денег хватало, чтобы нанять профессионального киллера. И даже не впритык, потому что цены на жизнь тогда резко упали. Он, Борух Давидович, не то что пожадничал, но засомневался в надёжности всех этих малохольных придурков из «бывших» — «афганцев», кэгэбистов и эмвэдэшников, полагавших, что наступил уже конец света, и готовых стрелять или стреляться. А потом — не хотелось рисковать собственной шкурой: мокрое дело — всегда самое липкое.

Надёжных исполнителей не попадалось, а с дерьмом связываться — зачем? Да и такие деньги на асфальте не валялись.

Он всё продумал. Лёня был его старым приятелем и встретиться с ним в любое время не составляло труда.

Это был циник, готовый на всё ради хорошего приварка. К счастью, он уже не занимал видного, как прежде, положения в местном кагале, допустив какую-то непростительную халатность, возбудившую гнев старших распорядителей.

Перед тем, как разработать план, Борух Давидович внимательно изучил быт Лёни. Дважды был у него в гостях, установив, что живёт он одиноко: не выдержав жадности и половой неразборчивости Лёни, ушла русская жена. Свою престарелую мать, разбитую параличом, Лёня воткнул в один из престижных домов для престарелых, выбив для неё липовую архивную справку о том, что в 1929–1937 гг. она работала делопроизводителем в Московском горкоме партии и была репрессирована, хотя на самом деле в эти годы она отбывала срок в колонии за хищения в промторге города Липецка.

К Лёне по нечётным дням наведывались две замужние дамы, которым он платил по семь долларов за визит: в понедельник молодая, в пятницу — пожилая, театральная певица, с мужем которой Борух Давидович был в приятельских отношениях.

Когда всё было приготовлено, Борух Давидович позвонил Лёне. Это было в десять вечера в пятницу.

— У меня массажистка.

Это и было нужно.

— Лёня, — сказал Борух Давидович проникновенно, он считал себя неплохим артистом. — Гони её и давай займёмся делом. Завтра утром у меня встреча, по результатам которой мы через два дня можем резко повысить свой финансовый статус. Нужны твои мозги.

— Через сколько будешь? — спросил Лёня, помолчав. — Кажется, я весь вытек, хоть подвязывай корень женьшеня.

— Тем более, тебе необходимо переключиться. Через полчаса, идёт?..

Через десять минут он уже наблюдал за дверью Лёниной квартиры. Тот жил на пятом, Борух притаился на лестнице, ведущей на шестой этаж.

Наконец, послышались звуки отпираемых замков. Вышла помятая мадам Стеценко, толстозадая, неуклюжая, как выстарившаяся сука.

Борух последовал в некотором отдалении за ней, уже зная её маршрут. У входа в метро забежал навстречу и сделал её снимок:

Камера со вспышкой ошеломила её, но ещё больше — слова Боруха:

— Мадам, я выполняю роль частного детектива. Мой заказчик Стеценко, ваш рогоносный супруг, за эту фотографию и известие о вашем передвижении из квартиры № 17 заплатит мне сто двадцать долларов…

Борух знал, что главное — ошеломить и втянуть в разговор эту высокомерную бабу, слабую, но потрясающе тщеславную певичку. В фас она была недурна — огромная грудь, придававшая её фигуре что-то от попугая, вероятно, смотрелась совершенно иначе в иных обстоятельствах. Да и губы соблазняли — огромные, чувственным пучком — прямо-таки срамные губы…

— Я даю сто тгидцать, только отвяжись, — густым басом сказала она, сверкая глазами. — Ну, сто согок, товагищ!..

— Мадам, я не детектив, я по совместительству.

— Сто согок, кгасавчик, — повторила она просительно. — Больше у меня не отнимешь… Зачем лишние семейные скандалы? Из-за ничтожных шалостей скучающих личностей?..

Борух Давидович знал, что жадность её беспредельна.