Мы опустились на пол, и Елизавета обхватила мое лицо руками. Я увидел ее глаза прямо перед собой.
— Послушай, что я скажу тебе, дитя мое, — произнесла она. — Не надо плакать. Думаешь, ангел Господень пришел бы к твоему отцу, Иосифу, и сказал бы ему отвести тебя домой, если бы это было опасно? Пути Господни неисповедимы. Так что утри слезы и доверься Господу. Приляг на груди своей матери, вот так, и не плачь. Пусть мама обнимет тебя. Ты в руках Господа.
— Ангел Господень, — прошептал я. — Ангел Господень.
— Да, — кивнул Иосиф, — ангел Господень пребудет с нами до тех пор, пока мы не придем в Назарет.
Мама нежно обнимала меня.
— Мы уйдем отсюда, — заговорила она тихим, ласковым голосом. — Мы просто проходили мимо. Скоро мы будем в нашем собственном доме. Мы будем есть фиги с нашего дерева и виноград из нашего сада. В очаге мы каждый день будем печь хлеб, — рассказывала она, снова устроившись на полу возле Клеопы. Я всхлипывал, уткнувшись носом ей в шею. Она гладила меня по спине.
— Верно, верно, — подтвердил Клеопа.
Я обхватил маму за шею и задышал глубже и реже.
— Скоро мы придем в Назарет, — сказал Клеопа, — и туда никто, я обещаю тебе, малыш, никто не придет за тобой.
Внезапно мне захотелось спать, очень сильно. Но что имел в виду Клеопа? Кто не придет за мной? Кто ищет меня? Я не хотел засыпать, я хотел расспросить его, что он хотел сказать этими словами. Придут за мной. Кто? Что это за странные истории? И зачем маме являлся ангел? Из-за всех наших злоключений я совсем забыл о том, что она сказала мне на крыше синагоги в Иерусалиме. А Елизавета только что упомянула, что ангел являлся и Иосифу. Раньше Иосиф ничего не говорил о том, что он видел ангела.
Я проваливался в глубокий сладкий сон, но на краткий миг успел подумать, что все эти истории связаны. Нужно только понять как. Да! Ангелы. Ангел приходил раньше, и ангел пришел еще раз. Ангел здесь. Я это знаю, да? Нет. Но тут сон окончательно сморил меня, и я перестал противиться ему, чувствуя себя в безопасности.
Мама тихонечко завела песню на иврите, и ей подпевал Клеопа. Ему стало лучше в последнее время, гораздо лучше, только он все еще кашлял. Но зато разболелась тетя Мария, хотя никто почему-то не переживал за нее.
Завтра мы покинем это ужасное место. Здесь останутся наши родственники, и в том числе странный серьезный мальчик Иоанн, который так редко говорил и так часто смотрел на меня, и наша любимая Елизавета, его мать, а мы все отправимся в спокойный Назарет.
8
Как только рассвело, в деревню въехали вооруженные всадники.
Мы как раз собрались в круг, чтобы попрощаться с Елизаветой, но, заслышав приближение грабителей, сгрудились в дальней комнате дома, все до единого.
Клеопа не вставал со своего места, потому что ночью он очень сильно кашлял и у него снова началась лихорадка. Он лежал со своей вечной улыбкой и не сводил влажных глаз с низкого потолка у нас над головами.
До нас доносились крики, и блеяние ягнят, и кудахтанье птицы.
— Они забирают все, — возмутилась Мария Александра, жена Зебедея.
Другие женщины зашикали на нее, а Зебедей погладил ее по руке.
Сила собрался подойти к занавеси на двери и выглянуть наружу, но его отец жестом велел ему вернуться в дальний угол.
Даже малыши, которых приводило в восторг любое событие, притихли.
Тетя Есфирь, жена Симона, держала на руках крошку Есфирь и каждый раз, когда девочка начинала хныкать, давала ей грудь.
Я больше не боялся, но сам не знал почему. Я стоял среди женщин вместе с другими детьми, только Иаков стоял рядом с отцом и мужчинами. Иаков уже не ребенок, подумал я, глядя на него. Если бы мы остались в Иерусалиме, если бы не случилось восстания, то Иаков вошел бы в Святилище сынов Израиля с Силой, Левием и остальными взрослыми.
Мои мысли прервала мама. Она внезапно схватила меня за руку. Я почувствовал, как страх охватил всех взрослых.
В передней комнате были чужаки. Маленькая Саломея прижалась ко мне, и я крепко обнял ее, а мама обняла меня.
Занавес рванула чья-то рука. В комнату хлынул свет. Ослепленный, я моргал и жмурился. Мама сжимала меня изо всех сил. Никто не сказал ни слова и не пошевельнулся. Я знал, что нам всем нужно вести себя тихо и ничего не делать. Все знали это, даже самые маленькие из нас. Младенцы плакали, но почти неслышно, и не из-за того, что чужие люди сорвали с двери занавес.
Их было трое или четверо, черные фигуры на фоне дневного света, большие и грубые. Их ноги под шнуровкой сандалий были обмотаны тряпками. Один накинул на себя звериные шкуры, другой надел на голову блестящий шлем. Свет играл бликами на мечах и кинжалах.
— Ха, посмотрите-ка сюда, — сказал мужчина в шлеме. Он говорил по-гречески. — Кто это у нас здесь? Полдеревни, не меньше.
— Давайте сюда все, что у вас есть! — скомандовал другой, вваливаясь в комнату. Он тоже говорил по-гречески. У него был грубый голос— Слышите? Все, что у вас есть, до последнего динария, вы все, немедленно. Все золото и серебро. Женщины, снимайте браслеты. Мы вспорем вам животы, если увидим, что вы что-то проглотили, или если вы по-хорошему не отдадите требуемое!
Никто не двинулся. Женщины стояли как каменные.
Маленькая Саломея заплакала. Я обнимал ее так сильно, что, должно быть, сделал ей больно. Но чужакам никто не отвечал.
— Мы боремся за свободу вашей земли, — сказал один из них. Снова по-гречески. — Вы, тупицы безголовые, разве вы не знаете, что происходит в Израиле?
Он шагнул к нам и стал махать кинжалом сначала перед лицом Алфея, потом Симона, потом Иосифа. Но наши мужчины ничего не сказали.
Никто не двигался. Все хранили молчание.
— Вы слышите меня? Я перережу вам горло, всем до единого, начиная с детей! — крикнул грабитель, отступая.
Один из его спутников пнул наши увязанные перед дорогой котомки, другой схватил одеяло и отбросил его. Наконец заговорил Иосиф, очень тихо, на иврите:
— Я не понимаю вас. Что вы хотите? Мы мирные люди. Мы вас не понимаем.
Затем вступил Алфей, тоже тихо и на иврите:
— Пожалуйста, не причиняйте вреда беззащитным детям и женщинам. Пусть никто не скажет про вас, что вы пролили невинную кровь.
Теперь настала очередь грабителей застыть неподвижно. Потом один из них отвернулся.
— О, эти тупые крестьяне, — воскликнул он по-гречески. — Эти безграмотные свиньи.
— Да они, похоже, денег никогда и не видали, — сказал другой. — Здесь ничего нет, только старое тряпье да вонючие дети. Жалкие оборванцы. Жрите свою грязь спокойно.
— Да, пресмыкайтесь, пока мы боремся за вашу свободу, — подхватил третий.