У Макса пробежали мурашки по коже.
Конечно, это не работа Букмана, но все выглядело зловеще знакомым.
– Вот что они со мной сделали! – буркнул Бисон. – Проклятые ублюдки.
Он опустил жилет и откинулся на спинку кресла. Затем схватился руками за голову и заплакал. Его жирное тело подрагивало, как желе. Макс хотел предложить ему свой носовой платок, но передумал. После Бисона его пришлось бы выбросить.
Макс не переносил вида плачущих мужчин. Он никогда не знал, что сказать или сделать. Утешать их, как утешают женщин, казалось ему неуместным. И сейчас он стоял, неловко переминаясь с ноги на ногу, дожидаясь, когда Бисон выплачется.
Всхлипывания постепенно затихли. Бисон засопел и вытер ладонями слезы.
– Я проверился в больнице. Все органы на месте. Только… – Он показал глазами на памперс. – Это выявилось после первой еды. Все сразу вышло. Эти гаитяне сделали так, что дерьмо во мне не задерживается ни на секунду. Непрерывный понос.
Макс почувствовал жалость. Бисон напомнил ему тюремных педиков, которых он встречал на прогулках во дворе. Они ходили вразвалку в памперсах, поскольку их сфинктерные мышцы, запирающие прямую кишку, были постоянно расслаблены по причине многочисленных групповых изнасилований.
– Полагаешь, это сделал Винсент Пол?
– Уверен. Чтобы я не путался под ногами.
Макс покачал головой:
– Зачем же так сложно? Подобная операция требует времени. Кроме того, я тебя знаю, Бисон. Ты пугливый. Если бы они просто вломились к тебе в номер и приставили пистолет к горлу, ты вылетел бы оттуда, словно в зад воткнули горящую паклю.
– Приятно слышать, – отозвался Бисон, прикуривал очередную сигарету.
– Ты до чего-нибудь докопался?
– Что?
– Ну, нарыл что-либо о ребенке? Нащупал какие-нибудь ниточки? Определился с подозреваемыми?
– Ничего. Полный облом. Лишь одна старая жидовка наплела всякой ерунды.
– Ничего? – спросил Макс, заглядывая Бисону в лицо.
– Говорю же тебе, ничего.
Макс не верил ему. Но Бисон в любом случае не расколется.
– А почему, ты думаешь, они поимели меня вот так? Чтобы послать весточку Карверу?
– Вероятно. – Макс пожал плечами. – Как получилось, что ты оказался здесь?
– Что-то во мне изменилось. Вот тут. – Он постучал пальцем по виску. – Разорился вконец. Не мог больше работать. Все бросил. Сдался. Был должен клиентам за незаконченные дела. Много должен. Так что ничего не осталось. Но я радовался, что по крайней мере вылез оттуда живым.
Макс кивнул. Он понимал Бисона.
– Мингус, тебе не следует ехать на Гаити, – пробурчал Бисон. – Там очень дерьмово.
– Теперь уже поздно давать задний ход, даже если бы я этого хотел, – ответил Макс и в последний раз оглядел трейлер. – Знаешь, Клайд, я тебя никогда не любил. И теперь не люблю. Ты никудышный пес-ищейка, алчный, лицемерный предатель без всякой морали. Но знаешь, даже ты такого не заслуживаешь.
– На ужин не останешься? – усмехнулся Бисон.
Макс развернулся и направился к двери. Бисон поднялся с кресла, сжав рукоятку «магнума». Поковылял вслед за ним, раздавив по пути несколько кучек, наложенных питбулем.
Макс остановился, вдыхая свежий воздух. Он надеялся, что вонь к одежде и волосам не прилипла.
– Эй, Мингус! – крикнул Бисон, стоя в дверях.
Макс повернулся.
– Тебя в тюрьме трахали?
– Что?
– Ты был подружкой какого-нибудь ниггера? Он называл тебя Мэри? Ты получал кайф, Мингус, когда тебя имели в задницу бандиты?
– Нет.
– Тогда какого хрена? Чего это ты заявился сюда такой сочувствующий? Прежний Макс Мингус сказал бы, что я получил по заслугам, а потом ударил бы меня в сопатку и вытер о нее ноги.
– Клайд, постарайся снова стать человеком, – произнес Макс. – Если ты сам себе не поможешь, это не сделает никто.
Он сел в автомобиль и отъехал, ощущая оцепенение во всем теле.
б
Макс направил машину в Малый Гаити.
В юности, в шестидесятые годы, у него была подружка, Джастин. Она жила в этом районе. Тогда его называли Лимонный Город. Его населяли большей частью белые из среднего класса. Сюда многие ездили делать покупки. Мать Макса часто покупала там подарки к Рождеству и дням рождения.
Десять лет спустя, когда Макс стал копом, все белые отсюда уехали, кроме самых бедных. Магазины закрылись, прежде процветающий район пришел в упадок. Здесь начали селиться кубинские иммигранты, затем раскупили дешевые дома зажиточные афроамериканцы. В семидесятые годы, во время правления Бэби Дока, стали прибывать гаитяне.
Между афроамериканцами и гаитянами начались конфликты, часто заканчивающиеся поножовщиной. Поначалу страдали гаитяне, пока не организовались в банды. Самая жестокая стала известна как «Ночной клуб Барона Субботы». И верховодил в ней Соломон Букман.
В последний раз Макс был в этом районе в восемьдесят первом, когда ликвидировали банду Букмана. Тогда улицы в Малом Гаити были завалены мусором, окна магазинов заколочены досками, много брошенных домов и ни единой души.
Теперь, через пятнадцать лет, Макс ожидал того же, если не хуже, но, выехав на Пятьдесят четвертую улицу, подумал, что ошибся, попал не в то место. Чистота, на улице полно людей, магазины, выкрашенные в яркие, живые тона – розовые, голубые, оранжевые, желтые, зеленые, – где можно найти все, от одежды и продуктов до деревянных скульптур, книг, музыкальных инструментов и картин. Множество небольших ресторанов, баров и открытых кафе.
Макс остановил машину и вышел. Он был единственным белым в квартале, но не ощущал характерного напряжения, когда находишься в черном гетто.
Солнце уже клонилось к закату, и небо приобрело слабый пурпурный оттенок. Макс отыскал то место, где когда-то стоял мебельный магазин. Подростком он ездил однажды сюда с родителями покупать кухонный стол. Теперь тут располагался большой карибский рынок, копия старого скобяного рынка в Порт-о-Пренсе.
Он вошел, потолкался у лотков с продуктами, компакт-дисками, одеждой и католической утварью. Кругом говорили на креольском, гаитянском диалекте, смесью французского и языков западноафриканских племен. Речь звучала агрессивно, будто горячо спорили. На креольском не разговаривают, а почти кричат. Такое впечатление, словно вот-вот начнут махать кулаками. Но, присмотревшись к жестикуляции и мимике разговаривающих, можно понять, что они просто невинно болтают друг с другом.
Напротив рынка высилась церковь гаитянской Богоматери, а рядом гаитянский католический центр имени Пьера Туссена. Центр был закрыт, и Макс вошел в церковь. Его представления о религии и Боге были весьма смутными, но он любил церкви. Там тихо и обычно пустынно. Хорошо думается. Во время службы в полиции Макс завел привычку заходить в церкви. Много дел удалось расколоть, сидя в одиночестве на скамье с блокнотом в руке. Церковь помогала ему сосредоточиться. Он никогда не рассказывал об этом никому, даже жене.