А другого глобуса у вас нет? - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Вершовский cтр.№ 79

Ну, с бомбами в Америке сейчас все профи, эвон сколько телевизор-то насчет взрыва в Оклахоме распинался, даже схемы на экране рисуя. Там, ежели помните, грузовик был доверху селитрой набит, которую взрывное устройство и запустило в мощную экзотермическую реакцию. Ну, телевизор и говорил, не затыкаясь, о бомбе из «фертилайзера» – из удобрения, то есть. Что по сути, конечно, правда – потому как селитру чаще всего именно в этих сельскохозяйственных целях употребляют.

И вот как Роберт Бринсон свои бомбы смастерил. В качестве взрывателя у него там крайне огнеопасный растворитель был, банки – сами, то есть, бомбы – понабивал он гвоздями для вящего поражения живой силы врага, таймеры (часовые, то есть, устройства) к ним примостырил, батарейки, тумблеры. Ну, в общем, все честь по чести. А в качестве основной взрывной силы применил – как вот оно и в Оклахома-Сити было – «фертилайзер». Удобрение, то есть.

И обвинение в злоумышленном покушении на человеческие жизни ему, конечно, предъявили – но полиция тем не менее заявила, что бомбы эти маловероятно, чтобы так уж и взорвались. Удобрение было задействовано, и тут все по науке – но не знал бедолага-взрывник, что не любое удобрение на такое дело пускать следует.

Не знал – и посему набил свои бомбы под завязку не селитрой взрывоопасной, а… подкормкой для горшков цветочных. Такой, знаете, смесью навоза с жирной черноземистой почвой. А так, конечно, все прочее было на своих местах. Механизм часовой, батарейки, тумблеры… (Век живи. Кизяком – по рассказам старших знаю – в худые военные годы печки топили, было. Но чтобы тем же кизяком живых людей взрывать – это даже для меня в новинку. При том, что мало уже чем удивить удается.)

И вот подводя как бы глобальный итог – потому что народу такого ужасающе много, продолжать и до бесконечности можно, но надо же где-то и границу проводить. Мне тут, повторяю, глобально задуматься хочется. И уже не о соревновании речь, с которым мы благополучно покончили – а в целом о людях, по другую сторону закона живущих. О самой, то есть, экзистенциальной сущности этой проблемы. Ведь вот она какова картина – бурлящих вод преступного мира. Жизнь, полная опасностей: скрежещущие тормоза, свистящие пули, мужское достоинство, грустно повисшее на металлических штырях забора, агрессивное и нимало не склонное к сотрудничеству население, собаки, погони, засады – и сроки, сроки, сроки… Закон, который для кого-то как дышло, а для бедолаги-уголовника как каменная стена, угрожающе нависшая и готовая в любую минуту обрушиться всей своей мощью на одинокую фигуру…

А с другой стороны – нимало не редеют ряды. Почему?

Представители упоминавшейся выше лженауки-социологии вам, конечно, повывалят на этот счет теорий – вагон и маленькую тележку. Хотя даже при ихних, социологов, степенях да окладах, ни хрена нового вы со всей этой кучи не получите. Все равно все будет плясать вокруг двух ключевых и противоположных позиций. Первая – что вот, дескать, среда. За нее, между прочим, эта социология в массе своей по сей день всеми оставшимися зубами держится. Что о самой этой, с позволения сказать, научной дисциплине тоже кое-что говорит. Оно ведь примерно так получается, как в географии стоять до смертного хрипу на том, что планета наша как была плоской, так и остается, как рыба-камбала. Так вот и у них, у социологов, со средой этой.

Еще Герцены там всякие, Чернышевские, Добролюбовы с Писаревыми – тоже на своих посиделках, с самоварами и чаем жидким, на том настаивали, бороденками народническими тряся яростно и очки, от чая запотевшие, протирая. Все, дескать, от того, что среда. Отхлебнут, бывало, из блюдечка, на минуту задумаются – и опять. Среда, дескать, и все тут. Так оно по ихнему получалось, что выряди такого негодяя в костюм поприличнее, возвысь социально да своди его в Эрмитаж (хотя Писарев против последнего возражал крепко), с него тут же все негодяйство и слетит как шелуха.

Потом, конечно, когда Плехановы-теоретики да Ульяновы-практики над этим делом поработали, то не просто они Полиграф Полиграфыча социально возвысили, но подняли, можно сказать, до положения полного гегемона. Ну и что там такое с него вдруг слетело? В какую такую филармонию или там, скажем, Эрмитаж он сломя голову понесся? (Надо думать, именно в виду катастрофической невостребованности Эрмитаж этот пролетарское правительство с горя и затеяло распродавать – всяким вроде бы случайно подвернувшимся Хаммерам.)

Да нет, ничего, конечно, не слетало и слететь не могло. Так же и гадил Полиграф в прихожих, так же и тянул все, что плохо лежит – на предмет не столько воспользоваться, сколько, опять же, изгадить. И Швондеры – в массе своей откровенно уголовный и каторжный элемент – из банальных зэков в кресла наркомовские сиганув, тоже ведь не запорхали херувимами. Как подонками были, так и остались. Обзаведясь буквально вселенскими теперь уже возможностями для того, чтобы гнусности своей полный ход дать. Во главе с упомянутым практиком, который от откровенно гнидского мальчонки – что даже седенькая Мариэтта Шагинян подретушировать так и не сумела – развился-таки в невообразимо кровавое чудище. И почему-то никак не в обратную сторону, несмотря даже на разительную перемену в среде обитания. (Не до хрена и Бетховен помог…)

Не работает. Хотя и диссертации продолжают на том же тезисе произрастать густо, и книжки идиотские печатаются – при таком-то кризисе с зеленым массивом планеты. Особливо этой продукции на другом берегу Атлантики много – что, в общем-то, можно и понять, учитывая тот факт, что, в отличие от нас с вами, они до сих пор на относительно безопасном расстоянии от Шариковых со Швондерами пребывали.

А вот на другом полюсе этой баталии – насчет того, что и чего определяет – у нас Чезаре Ломброзо оказывается. (Он примерно в те же годы, когда наши отечественные народники самовар сапогом кирзовым раскочегаривали, в Италии на ниве психиатрии трудился.)

И вот ударился этот Ломброзо в совсем даже противоположную крайность, заявив, что уголовником никто и никогда не становится, потому как уголовниками – рождаются. Дескать, меняй ему среду хоть каждый божий день, как той рыбе в аквариуме – а все равно бандит. Вы, говорил, хоть даже на рожи их посмотрите. (В доказательство чего собрал целую галлерею физиономических типов, по его мнению хрестоматийно уголовных.)

Популярная очень была теория. В массы даже шагнувшая. Листал народ картинки в книжке и, допустим, с соседом сравнивал. Как там у него уши – прижатые или не очень? И вот это вот что: только ли прическа такая, или лоб и впрямь в полпальца высотою? И так вот народ этой неординарной теорией и развлекался.

Потом, конечно, сошла теория на нет. Тут и профессиональные жрецы богиньки Демократии на нее – из чисто, понятное дело, религиозных соображений, других-то у них быть не может – обрушились, и всякие прочие факторы, в виде хотя бы и парочки мировых войн да сотни-другой конфликтов менее глобального масштаба. А хоть бы и выжила до наших дней теория – все равно б телевидение ее прихлопнуло к чертовой матери.

Потому что с телевидением теперь любой невооруженным глазом видеть может: если даже насчет чего другого мог Ломброзо и прав оказаться, то по части рож уголовных поторопился несомненно. Иной ведь раз смотришь – и впрямь, те еще физиономии. По Ломброзо так бы и предположил, что репортаж какой из зоны особо строгого режима. А диктор говорит: саммит. Или там, заседание какого-нибудь отдельно взятого парламента. (Или даже так, что это в самой ихней телевизионной гостиной такой пугающего вида народ и собрался.)