Тварь 1. Графские развалины - читать онлайн книгу. Автор: Виктор Точинов cтр.№ 54

Кравцов, впрочем, в комментариях был скуп:

– Одно скажу про пишущую братию: пьют ничуть не меньше офицеров.

– А это кто? – показала Наташа на изображение человека с глубоко посаженными глазами и тяжелым лицом. Тот стоял в самом центре группового снимка, единственный из присутствующих держа в руке зажженную сигарету. Среди обступивших человека с сигаретой находился и Кравцов – ничем почти не отличающийся от сегодняшнего.

– Это Мэтр, – сказал Кравцов и назвал фамилию. – Я у него проходил нечто вроде литературного ликбеза. Циничный оказался мужик до ужаса. Говорил прямо: главное писать не хорошо, но продаваемо… Хотя наука его пригодилась.

– Знаешь, я читала его вещи… – медленно сказала Наташа. – Да и кто их не читал… По книгам он примерно таким и представлялся, с таким взглядом. Странные книги… Если бы у Терминатора – того, из первого фильма – прорезалась страсть к писательству, то получилось бы нечто похожее.

Кравцов коротко согласился. Не хотел развивать тему. Свежи были в памяти странные обстоятельства, предшествующие смерти Мэтра; говорили о них между своими шепотом, на ухо…

…Наконец вечер воспоминаний, плавно перешедший в ночь, завершился. От предложения заночевать здесь – никуда, мол, эти плиты не денутся – Кравцов отказался. Перед уходом он ненадолго остался с Пашкой наедине.

– Возьмешь одного из моих лбов в попутчики? – спросил Козырь. – Наташке скажем, что я что-нибудь в вагончике позабыл…

– Дойду сам, не маленький… – сухо откликнулся Кравцов. – И кажется мне, что зря ты от нее эту историю прячешь. Так или иначе выплывет… Да и мне, дорогой друг, по-моему, ты далеко не все рассказал.

Он посмотрел Пашке прямо в глаза. Тот выдержал взгляд, не смутившись. И ответил так, что Кравцов ему почти поверил:

– Брось, ничего я за душой не прячу… А что история не полная, обрывочная, так извини, я и сам ведь многого не знаю…

…В последней фразе Пашка-Козырь не лукавил. Многого он действительно не знал. Например, не знал, что первый удар, нанесенный Сашком Динамиту, в переводе с японского именовался очень красиво: полет ласточки над вечерним морем…

Сашок. Лето 1990 года

…В переводе с японского это звучало красиво: полет ласточки над вечерним морем. Но воздух рассекла не быстрокрылая птичка – холодная сталь клинка.

Удар должен был отсечь руку – правую кисть. Не отсек. Рука метнулась навстречу – не то надеясь отвести или остановить безжалостное лезвие, не то просто рефлекторно. Два пальца упали на землю. Указательный и средний. Кровь не ударила струей – в последовавшие несколько секунд. Так всегда и бывает – спазматическое сжатие сосудов.

А потом уже стало не понять, откуда хлещет и льется красное.

Самое страшное было – звуки. Вернее, почти полное их отсутствие. Один умирал, другой убивал – и оба молчали. Тяжелое дыхание. Стон рассекаемого воздуха. Шлепки стали о плоть. Скрежет – о кость. Наконец – уже не крик – булькающий клекот – неизвестно какой по счету удар рассек горло.

После этого все кончилось – для Динамита – довольно быстро. Но Сашок Зарицын рубил и рубил неподвижное тело…

…За неделю до этого ему и в кошмарном сне не могло привидеться, что он убьет человека.

Сашок совсем не был, вопреки мнению Козыря, инфантильным оболтусом, до сих пор играющим в детские игры.

Четыре года назад его двоюродный брат, живший в городе, предложил подзаработать надомной работой – раскрашиванием оловянных солдатиков. Кустари в полуподпольной конторе на Васильевском острове с сомнением посмотрели на двух пареньков (предпочитали они девушек, как более аккуратных и обязательных), но все-таки выдали краски и оловянные фигурки – самые простые, так называемые сувенирные, не требовавшие особой исторической точности и слишком тщательной прорисовки деталей.

Кузен вскоре отказался от внешне несложной работы – времени она отнимала больше, чем думалось поначалу, а расценки на «сувенирку» оказались мизерные. А Сашок втянулся, у Сашка обнаружился талант, Довольно скоро он перешел к коллекционным солдатикам, выпускаемым на наш рынок ограниченными партиями (большая часть шла за рубеж). Работа усложнилась – каждая деталь амуниции и старинной формы, причудливой и пестрой, прорисовывалась тщательно и в полном соответствии с исторической правдой. Крохотные воины не были, как в сувенирке, некими усредненными «русскими гусарами» или «французскими гренадерами» – мундиры на коллекционных фигурках точнейшим образом соответствовали своему времени и своему полку, вплоть до самого внимательного подбора оттенка изображавших ткань красок…

Но и оплачивалась коллекционка соответствующе. Мать (Сашок рос без отца) поначалу отнеслась к занятию сына негативно – вонь от красок шла изрядная. Однако когда вдруг обнаружилось, что плоды двухнедельных трудов Сашка оценены примерно в размере ее месячной зарплаты, получаемой в совхозе, – мнение матери о «баловстве» сына изменилось мгновенно. Она расчистила заваленный всякой ерундой рабочий стол покойного отца и повесила сверху яркую лампу. И уже не норовила, как прежде, отправить сына принести воды или окучить картошку, застав его за раскрашиванием…

Спустя полтора года он перешел на новую ступень – стал рисовать образцы коллекционных фигурок, по которым работали художники, готовившие модели для отливок. Теперь приходилось самому рыться в исторических книжках и проводить долгие часы у музейных витрин, делая эскизы мундиров, амуниции и оружия.

Именно оружие привлекало его больше всего. В пятнадцать лет Сашок сделал свою первую копию гусарской сабли. Оружие являлось чистейшей воды бутафорией, годной лишь украшать ковер, – тщательно выполненная рукоять крепилась к пустым ножнам.

Это было неинтересно, он стал ходить за шесть километров в совхозную кузницу – научиться работать с металлом.

Ничего не вышло, сельские кузнецы вымирали как класс, и таланты местного кузнеца дяди Андрея лежали в основном в области истребления несметного количества пива. Но увидев кузнечное дело в списке предлагаемых одним питерским техникумом специальностей, Сашок не стал сомневаться, где продолжать среднее образование.

А где-то глубоко росла и крепла мечта, потихоньку переходя в уверенность – мечта об историческом факультете ЛГУ. Ни мать, ни знакомые не поняли бы такого выбора – историк в их списке уважаемых или хотя бы приемлемых профессий никак не значился. Но окружающие давно существовали в каком-то параллельном измерении, а Сашок жил в мире, где ревели трубы, и гулко бахали медные бомбарды, и хоругви панцирных гусар на всем скаку врубались в ряды ощетинившейся багинетами пехоты…

Интерес к изготовлению оружия поневоле породил интерес к приемам владения им. Историческим фехтованием в Ленинграде середины восьмидесятых можно было заниматься единственным людям и в единственном месте – каскадерам на киностудии «Лен-фильм»; любители-неформалы пребывали в глубоком подполье, под вечной угрозой статьи об изготовлении и хранении. Попробовав записаться в фехтовальный клуб «Мушкетер», Сашок ушел, едва поглядев на первое занятие – тыканье жалким псевдооружием показалось смешной и постыдной профанацией…