Тварь 1. Графские развалины - читать онлайн книгу. Автор: Виктор Точинов cтр.№ 47

Но мысли пугающими не казались. Кравцов мало опасался гипотетического любителя махать старинным холодным оружием. И не единственно потому, что у того оснований для мести Кравцову не имелось. Нет. Таким основанием для маньяка может послужить что угодно, любой пустяк, порой лишь выдуманный. Но и рука, и оружие в ней были опасностью вещественной и осязаемой, с которой можно бороться и которую должно победить. Которая не заставляет сомневаться в целостности собственной психики…

Пашка-Козырь, как оказалось, заехал, чтобы оставить Кравцову обещанные ключи – от «Антилопы» и гаража. Доверенность обещал привезти вечером, когда вернется вместе с семейством. Кравцов подумав, что ехать ему в Саблино придется послезавтра, в понедельник. В воскресенье, к тому же совпавшее с кульминацией празднования трехсотлетия Питера, никого из дурдомовского начальства наверняка на месте не будет. Пытаться же что-либо выудить из поддавших по случаю торжества санитаров не стоит.

К реализации первого пункта своего плана он приступил немедленно. И немедленно план дал трещину.

– Они все нездешние, кроме последнего, – сказал Козырь в ответ на вопрос о сторожах-предшественниках. – Рабочие из Молдавии. Где их сейчас найти, понятия не имею. Сам знаешь, прописки местной у них нет, начинается где-нибудь новая стройка – туда откочевывают.

Зато Валя Пинегин – заодно выяснилось, что был он студентом, решившим подработать летом, – находился неподалеку. Лежал в Царском Селе, в больнице, с диагнозом ОЧМТ (открытая черепно-мозговая травма). Паршивый, честно говоря, диагноз.

Потом Кравцов вспомнил одну деталь своего ночного кошмара и спросил:

– Слушай, помнишь Шнурка? С нами в те годы тусовался?

– Помню… А что?

– Да вот видел мужика издали, показался смутно знакомым, не знаю: он? не он? – соврал Кравцов, напряженно ожидая ответа Пашки. Однорукого Шнурка он видел не издали, очень даже близко… Но отнюдь не наяву. И надеялся, что тот ныне обитает где-то за тридевять земель, мало ли куда могла зашвырнуть жизнь человека за пятнадцать лет… А еще хотелось надеяться, что с руками у Шнурка все в полном порядке.

– Наверное, он, – безмятежно сказал Пашка. – Шнурок ведь тут, в Спасовке, ошивается. Раньше-то все на Север мотался, на лесоповал, вахтовым методом…

– А почему перестал? – спросил Кравцов, надеясь, что в голосе ничего не дрогнуло. Он уже знал ответ.

– Да попал под бензопилу по пьяни… Ну и вернулся с одной рукой. И все горе заливает, остановиться не может…

Кравцов, уже больше для проформы, уточнил, какую руку оставил Шнурок в далекой республике Коми. Выяснилось – правую. Именно правой не хватало у персонажа сегодняшнего сна…

Пашка уехал. Кравцов сходил на пруд, с плотика-мостка почистил рыбу, – машинально, думая о Шнурке и его потерянной конечности.

Кравцов ожидал, что его скептически настроенное альтер эго заведет знакомую песню: дескать, ты от кого-то слышал про жизненную драму Шнурка, слышал и забыл, а когда мозг генерировал образы сновидения, то…

Но скептик молчал. Надо думать, что такое количество совпадений и забытых, а затем внезапно всплывших фактов оказалось и для него избыточным.

Кравцов вернулся в вагончик, запихал добычу в морозилку… Дверцу холодильника, кстати, открывал с готовностью к любым сюрпризам. Обошлось.

Потом он решил сделать приборку в своем рабочем кабинете – проще говоря, в бригадирской. И почти сразу натолкнулся на толстую тетрадь в черной коленкоровой обложке – лежала на краю стола, спрятавшись под распечатанным черновиком триллера. Кравцов совсем про нее позабыл, не сразу вспомнил даже, где отыскал ее, когда погас свет, – на верху украшавшего кухоньку фанерного подобия буфета. Открыл он тетрадь без особого любопытства, не рассчитывая найти ничего более интересного, чем записи какого-нибудь прораба по учету выданных брезентовых рукавиц…

На титульном листе стояло: «В. Пинегин, гр. 339». И название какого-то предмета, густо зачеркнутое, Кравцов разобрал лишь первое слово: «Основы…»

Примерно пятой части страниц в начале не хватало. Понятно. Не отличавшийся особым прилежанием студент Валя Пинегин начал вести конспект и забросил нудное занятие, выдрав использованные листы, – с широким внедрением в быт ксероксов конспектированием занимаются ныне один-два студента из группы…

Дальше шли исписанные страницы – около двадцати. Там могло быть все, что угодно. Черновики писем к любимой девушке и мысли по поводу прочитанных книг, полное собрание эротических сновидений и роспись личных доходов и расходов… Но Кравцов, еще не начав читать, был уверен, что ухватился за кончик нити. Куда она приведет, непонятно; больничная койка и диагноз ОЧМТ не самый еще худший из возможных вариантов. Но все-таки лучше, чем блуждать в темноте на ощупь…

Через несколько минут Кравцов понял: он с ума не сходил.

Валя Пинегин, очевидно, тоже.

А если они оба все же спятили, то с подозрительно схожими симптомами.

Тогда – восемь лет назад – Гном и сам не понимал до конца, как он относится к ночным визитам матери в свою койку.

Страх прошел – трудно бояться того, что наступает с регулярной неизбежностью, как заход солнца (критические дни для Марьяны Гносеевой препятствием отнюдь не служили, и даже если она валялась пьяной в лежку – приходила под утро, чуть оклемавшись).

Боль – если он заканчивал раньше матери – оставалась. И если заканчивал намного раньше, то весьма сильная. Но постепенно он научился сдерживаться – широко раскрыв глаза, смотрел на ее нависшее тело, старался дышать размеренно и редко, и думал о чем-нибудь особенно неприятном, случившемся минувшим днем и ожидаемом завтра. Нередко это помогало. Открыв (с помощью старших товарищей) существование мастурбации, Гном вообще снял остроту проблемы. Одного вечернего сеанса обычно хватало, чтобы избежать оргазма, лежа под матерью, и избавиться от последующих неприятных ощущений.

Страх и боль ушли. Осталось лишь отвращение. Оно-то как раз росло и крепло с каждым месяцем. Вполне вероятно, что если бы Марьяна испытывала к сыну любовь, пусть кровосмесительную, если бы попыталась привнести в то, что между ними происходило, хоть какие-то элементы ласки и нежности, – все пошло бы совершенно иначе. Но мать, возможно, мстила «выродку» за его отца, прожившего с ней три года и использовавшего ее примерно так же, как она Гнома, – словно купленный в секс-шопе инструмент для снятия сексуального напряжения. А может, ни о какой мести Марьяна и не думала, просто удовлетворяла похоть тем, что подвернулось под руку. Подвернулся, на свою беду, Гном.

Его отвращение, густо приправленное ненавистью, могло принять тогда, спустя год после начала ночных игрищ, любые формы. Могли начаться проблемы со здоровьем – по вечерам на Гнома все чаще нападали приступы беспричинной рвоты, явно психосоматического происхождения. Он мог удариться в бега, пополнив армию бродячих подростков – в теплые месяцы ему часто удавалось уклониться от своих «обязанностей», заночевав с компанией на чьем-нибудь сеновале; и мысль о побеге и вольной жизни порой закрадывалась Гному в голову.