Но Смоллетт человек опытный. Он знает: «искать сокровища – дело щекотливое». Колоссальное богатство может сбить с пути истинного кого угодно. Хоть самого честного матроса, в жизни не промышлявшего пиратством. Хоть лорда или епископа.
Ливси тоже не вчера родился. Он тоже знает, как люди склонны поддаваться искушениям… И вторит капитану: «Мы сильно рискуем. Но вы ошибаетесь, полагая, что мы не отдаем себе отчета в опасностях, которые нам предстоят». Опасности, отметим, лишь «предстоят», а не грозят в настоящий момент.
То есть оба уверены в экипаже – сейчас. Но понятия не имеют, что взбредет в голову матросам, когда в трюм лягут тонны золота… И страхуются от любого развития событий.
Хокинс слушает этот разговор и мотает на ус. И делает вывод: его старшие товарищи не удивятся, узнав о зреющем мятеже, – ведь слух о сокровищах просочился, бродит среди команды… Вывод правильный. Они не удивились.
А что же Джон Сильвер? Он тоже человек опытный. Он знает: одно дело травить Дику Джонсону и Абрахаму Грею байки о зарытых на далеком острове монетах и слитках, и совсем другое – дать им своими глазами увидеть груду золота.
Но ведь золотая лихорадка разит всех без разбора. Почему бы Сильверу не предположить, что противники – сквайр Трелони с компаньонами – тоже подцепят вирус?
Тем более что поводы для такого предположения есть. Долговязый Джон до отплытия много общался со сквайром, в ходе плавания – с Джимом. Вполне мог понять, что между пайщиками концессии имеются глубокие противоречия, способные после находки сокровищ обернуться самыми разными эксцессами… Тот же Трелони – болтливый и склонный к пьянству – мог выдать свое истинное отношение к Ливси и Хокинсу.
Главный союзник Сильвера – ожидаемая эпидемия золотой лихорадки. До того, как на сцене появится вполне реальное, осязаемое золото, поднимать мятеж смысла нет. Даже готовить его опасно – если хоть один честный матрос исполнит свой долг и доложит капитану о заговоре, тут же исчезнут последние мизерные шансы на успех задуманного.
* * *
С легкой руки писателя Сабатини и некоторых других авторов распространилось убеждение о выдающихся боевых качествах пиратов. Один морской волк из команды капитана Блада, дескать, стоит при абордаже пятерых испанских матросов, а в бою на берегу – десятерых испанских солдат.
Ошибочное убеждение. Непобедимыми в бою суперменами пираты не были, по крайней мере во времена Флинта и Билли Бонса. Возникали пиратские команды случайно: взбунтовались матросики по причине плохой пищи, тяжелой работы и сурового нрава капитана, – вот вам и пиратский экипаж. И пополнялись случайными людьми, пленными с захваченных кораблей.
Несколько лучше обстояло дело с воинскими умениями личного состава на каперских и приватирских судах, чьи капитаны вставали на путь пиратства (такое случалось нередко). Все-таки экипажи приватирских судов изначально формировались для абордажей, для боевых действий. Но и они не могли соперничать в уровне боевой подготовки с матросами и морскими пехотинцами, плававшими на военных кораблях.
Приведем один маленький пример, хорошо иллюстрирующий, что захватами торговых судов промышляли далеко не супермены.
В сентябре 1810 года российское судно «Евплус» с грузом пшеницы следовало в Норвегию (по другим источникам – с грузом муки). Но что бы ни лежало в трюмах, зерно или мука, – для войны мирный купец никоим образом не предназначался: на борту девять человек и ни единой пушки.
У мыса Нордкап английский капер захватил беззащитный «Евплус». Войны между двумя державами в те годы не было. Но Россия после Тильзитского мира присоединилась к объявленной Наполеоном континентальной морской блокаде, призванной удушить Англию экономическим путем. И английские каперы рассматривали наши суда как свою законную добычу.
Каперы высадили на «Евплус» призовую команду, тоже девять человек во главе с офицером. Те повели судно в Англию. На одиннадцатый день пути наши морячки взбунтовались, причем даже не все – шкипер, боцман и три матроса. Отобрали у захватчиков оружие, поучили по-русски уму-разуму, заперли в трюме… Развернули судно и доставили груз в Норвегию.
Мы вспоминали английские кортики с широкими и изогнутыми клинками, хранящиеся в Центральном военно-морском музее Питера – так вот, один из них некогда принадлежал офицеру, плененному на борту «Евплуса», и, судя по надписи, изготовлен в Плимуте в конце восемнадцатого века.
А пленивший его русский шкипер стал первым в истории гражданским лицом, получившим Георгиевский крест, – награду, коей отмечали исключительно за военные подвиги. Страна должна знать своего героя: подвиг совершил Матвей Андреевич Герасимов, архангелогородский мещанин. Честь и слава!
Каперы, корсары, пираты, флибустьеры и прочие примкнувшие буканиры – никакие не супермены, люди как люди, кто-то лучше владел тесаком и мушкетом, кто-то хуже, но пуль зубами на лету никто не ловил и в одиночку с дюжиной врагов справиться не мог.
Вывод прост: тем, кто считает, что семеро (или даже четырнадцать) пиратов с ножами могли без труда одолеть семерых вооруженных до зубов кладоискателей за счет своих отменных боевых качеств, – самое время перестать так считать.
Не могли и не одолели бы.
Окажись вдруг на борту «Испаньолы» шкипер Герасимов с парой своих бравых ребят – авантюра пиратов вообще завершилась бы задолго до штурма блокгауза.
* * *
А теперь вернемся назад, к знаменитой бочке с яблоками. В ней лежит не только последнее яблоко, прельстившее Джима Хокинса. Там лежит ключ к пониманию того, как и отчего завертелась кровавая карусель на «Испаньоле» и на острове.
Ведь не будь этой бочки, Джим Хокинс не смог бы подслушать разговор, открывший ему тайну пиратского заговора, и не поделился бы своим знанием со старшими товарищами, и те бы не начали расстреливать мятежников, еще не начавших мятеж, а вместо того мирно бы отправились на берег, искать сокровище, а затем…
Впрочем, достаточно сослагательного наклонения. Случилось то, что случилось. Но поскольку эпизод с бочкой яблок играет роль спускового крючка в случившемся, разберем его с особой тщательностью.
Итак, Джиму захотелось погрызть яблочко, вполне законное желание молодого растущего организма. И что растущий организм делает? Заглядывает в бочку. А там…
«Оказалось, что в бочке всего одно яблоко. Чтобы достать его, мне пришлось влезть в бочку. Сидя там в темноте, убаюканный плеском воды и мерным покачиванием судна, я чуть было не заснул. Вдруг кто-то грузно опустился рядом с бочкой на палубу. Бочка чуть-чуть качнулась: он оперся о нее спиной».
Что-то молодой организм крайне неубедительно излагает нам ключевой момент всего плавания «Испаньолы». Почему он залез в бочку, вопросов не возникает. За яблоком. Но какого черта Хокинс там сидит, заполучив желанный фрукт?! Сидит себе и сидит… И даже заснуть прилаживается. Ему спать негде? Совсем? Койко-место не выделили? Так все плавание и ночует, – то в бочке, то в ящике?