Мир Софии - читать онлайн книгу. Автор: Юстейн Гордер cтр.№ 117

— Их было легче заметить, поэтому они чаще попадали в клюв птицам.

— Иными словами, в этой среде — то есть на светлых стволах — темная окраска была признаком неблагоприятным, а потому росла популяция светлых пядениц. Но вот окружающая среда изменилась. Индустриализация привела к тому, что во многих местах белые стволы почернели от копоти. Что, по-твоему, стало происходить с пяденицами теперь?

— Вероятно, темные особи выживали лучше?

— Да, вскоре их число стало расти. В некоторых местах за период с 1848-го по 1948 год доля черных пядениц выросла с одного до 99 процентов. В изменившейся среде светлая окраска перестала быть преимуществом в борьбе за существование. Скорее наоборот! Белые «проигравшие», стоило им только показаться на дереве, мгновенно «выпалывались» птицами. Но в природе снова наблюдается существенное изменение. За последние годы благодаря меньшему использованию угля и усовершенствованию оборудования для очистки воздуха окружающая среда стала намного чище.

— И стволы берез снова посветлели?

— Да, а потому в окрасе пядениц опять наблюдается преобладание белого цвета. Это действует закон природы, который называется приспособляемостью.

— Ясно.

— Но можно привести и много других примеров человеческого вмешательства в природу.

— Каких?

— Человек, скажем, пытается бороться с вредителями при помощи различных ядов. Поначалу борьба может быть успешной. Но, распыляя над полем или фруктовым садом химикаты, мы фактически вызываем для вредителей экологическую катастрофу местного масштаба, в результате которой — благодаря постоянным мутациям — иногда выводится группа вредителей, обладающих невосприимчивостью, или резистентностью, к используемому яду. Эти «победители» получают возможность развернуться, и бороться с вредителями становится все сложнее и сложнее — именно из-за попыток человека извести их. Выживают, естественно, наиболее резистентные вариации.

— Какой ужас!

— Во всяком случае, есть о чем задуматься. Мы ведь и в собственном организме пытаемся побороть вредных нахлебников — я имею в виду бактерии.

— Мы прибегаем к пенициллину и другим антибиотикам.

— А курс пенициллина для маленьких негодяев — это «экологическая катастрофа». Зато вскоре после обильного орошения пенициллином отдельные бактерии оказываются по нашей милости резистентными. Так мы сами выращиваем бактерии, с которыми труднее бороться. Приходится лечиться все более сильными антибиотиками, и в конце концов…

— В конце концов бактерии начинают отбирать у нас хлеб, да? Может, пора их отстреливать?

— Наверное, это было бы слишком. Но совершенно очевидно, что современная медицина создала для себя серьезную проблему. Дело ведь не только в том, что конкретные бактерии стали зловреднее прежнего. Раньше многие дети не становились взрослыми, а погибали от разных болезней. Да, зачастую выживало меньшинство. Современная же медицина как бы отключила естественный отбор. То, что выручает в трудную минуту одного индивидуума, может в конечном счете подорвать сопротивляемость к болезням всего человеческого рода. Если мы не обратим внимание на так называемую «гигиену наследственности», это может привести к вырождению человека, поскольку исчезнут наследственные предпосылки для избегания серьезных болезней.

— Перспектива малоприятная.

— Однако истинный философ не должен воздерживаться от указания на «малоприятные» вещи, если он считает, что говорит правду. Давай снова подведем итог.

— Милости просим!

— Можно сказать, что жизнь — это гигантская лотерея, в которой на виду остаются только победители.

— Что это значит?

— Тот, кто проиграл в борьбе за существование, ушел. За каждым видом животных или растений стоят миллионы лет отбора «выигравших билетов», тогда как «проигравшие билеты»… выступают только однажды. Иными словами, в современном растительном и животном мире действуют исключительно победители гигантской лотереи жизни.

— Потому что сохраняется только самое лучшее.

— Можно сказать и так. А теперь дай мне, пожалуйста, картину, которую принес этот… смотритель зоопарка.

София протянула ему лист. Ноев ковчег занимал лишь одну его сторону, тогда как на другой было изображено генеалогическое древо всех видов животных. Эту-то сторону Альберто и хотел показать ей.

— На этой схеме показано распределение по группам различных видов животных и растений. Тут видно, к какому классу, отряду и семейству принадлежат конкретные виды.

— Да.

— Человек вместе с обезьянами принадлежит к отряду приматов. Приматы относятся к классу млекопитающих, а все млекопитающие входят в группу позвоночных, которые в свою очередь принадлежат к многоклеточным животным.

— Похоже на Аристотеля.

— Совершенно верно. Однако схема дает представление не только о современном распределении видов, но и об истории развития живой природы. Ты, например, видишь, что птицы в свое время отделились от пресмыкающихся, а пресмыкающиеся некогда отделились от земноводных, которые в свою очередь отделились от рыб.

— Да, все очень четко.

— Каждое раздвоение линий означает мутации, приводившие к возникновению новых видов. Так постепенно создавались различные семейства и отряды. Впрочем, схема крайне упрощает положение. На самом деле сегодня существует свыше миллиона видов животных, и этот миллион составляет лишь незначительную долю живших на Земле видов. Здесь, например, есть такой вымерший класс животных, как трилобиты.

— А в самом низу одноклеточные животные?

— Некоторые из них, вероятно, не изменялись два-три миллиарда лет. Смотри, от этих одноклеточных организмов идет линия и к миру растений, потому что растения, по всей вероятности, происходят от той же «праклетки», что и все животные.

— Вижу. Но у меня возник один вопрос.

— Да?

— Откуда появилась эта самая «праклетка»? У Дарвина был какой-нибудь ответ?

— Я уже говорил, что Дарвин был весьма осторожным человеком. Тем не менее тут он позволил себе высказать догадку. Он писал:

«…если бы (если бы да кабы!) мы могли представить себе теплую лужицу, в которой присутствуют соли аммиака и фосфора, свет, тепло, электричество и прочее, и в этой лужице в результате химической реакции получилось бы белковое соединение, готовое к еще более сложным реакциям…»

— Да, что тогда?

— Дарвин размышлял над тем, как предположительно могла возникнуть из неорганической материи первая живая клетка. И опять-таки он попал в точку. Современная наука считает, что зачатки примитивной жизни возникли в такой «теплой лужице», какую обрисовал Дарвин.