Песнь камня - читать онлайн книгу. Автор: Иэн Бэнкс cтр.№ 35

Зачаточный, зародышевый, лежу я; что-то из грязи, из земли появляется, совсем не напуганное бременем бездонного прошлого, что спрессовано внизу, и колонной атмосферного груза, что рушится сверху, — и то и другое сплющивает меня, прижимая попутно к плоскости огромнее и грубее.

Но сейчас есть сейчас, сейчас призывает меня, и надо действовать.

Я пытаюсь плечами или головой скинуть шлем; безуспешно. Решаю сначала освободить руки.

Оцепеневший от холода, изо всех сил стараюсь развязаться. Сгибаю пальцы, пытаюсь найти конец грубого на ощупь шнурка, стянувшего мне руки. Тяну, дергаю, выворачиваю охваченные им запястья.

Шум — наверху.

Смотрю в темноту, и на меня мочатся; моча барабанит по мне, тихо звенит по шлему и шипя растворяется в воде. Еле теплая, полетом сквозь холодный воздух у колодезного зева охлажденная почти до температуры воды. Раздаются крики, а затем, испугав меня — дернулись локти, — что-то твердое падает на шлем и плюхается в воду. Наверху смех; опять крики, они слабеют, потом возвращаются. Затем слышна рвота.

На этот раз блевотина. Теплее мочи. Вокруг меня распространяется острая вонь. Думаю, в основном вино. Снова смех, и затем тишина.

Я продолжаю бороться с оковами. Мне кажется, если бы я нормально видел, пусть и в почти полной темноте, у меня бы получилось. Но чтобы освободиться от шлема, нужны руки. Тогда я пытаюсь встать в бадье, полагая, что, быть может, удастся столкнуть с себя шлем, если получше упереться им в стену. Тоже безуспешно, ноги отказываются работать.

Я сажусь, снова дергаю шнур. Он теперь влажный и склизкий; пальцы скользят по жирной ткани. Наконец чувствую, как над узлом что-то подалось, но выворачиваю запястья, тяну напрягшиеся пальцы из последних сил — и не могу дернуть.

Измученный, сдаюсь, перед глазами снова искры. Кажется, на некоторое время снова отключаюсь.

Проходит время — или не проходит.

Я наклоняюсь вперед, чтобы зацепиться лицевой пластиной шлема за цепь, затем — по звену за один раз — поднимаю пластину и наконец могу, откинув голову, открыть металлическое забрало. Оно поднимается и щелкает. Я наконец вижу, хотя смотреть особо не на что. Да и воздух свежее не стал. Смотрю вверх; каменная корона отраженного света пялится вниз — пуста.

Зрение не помогает мне развязать шнур. После еще одного одышливого пробела и головокружения откидываюсь назад, подняв связанные руки, тянусь ртом, направляя свободный конец шнура между зубами.

Вонь кошмарна; жижа капает на лицо. Я давлюсь и вынужден прерваться. Когда момент и позыв проходят, предпринимаю вторую попытку. Наконец нахожу конец шнура и стискиваю его зубами. Тащу, снова выворачивая запястья и пытаясь выдернуть руки.

Что-то подается. Запястья высвобождаются. Одна рука выскальзывает, мокрая, скользкая, ободранная—точно рождение. Выплевываю испачканную ткань. Сдираю грязную петлю с другой руки, затем, невзирая на протесты рук и спины, снимаю с головы груз шлема. Роняю его в воду сбоку, пытаюсь подняться, вцепившись в обод бадьи. Безуспешно. Спина болит, словно поджаренная. Достаю до цепи, перехватывая руками, пока она не натягивается, спустившись, ритмично скрипя, — и вот она упруга. Хватаюсь за нее, тяну, и в конце концов моя заклинившая спина и голени на свободе.

Воды — всего до середины икр. Пытаюсь стоять, но не могу; ноги гнутся, и приходится за что-то уцепиться, неустойчиво откинувшись назад. Наконец сталкиваю бадью на бок, сажусь на нее, жду, трясясь, когда к ногам вернутся хоть какие-то ощущения.

Снова отключаюсь и растягиваюсь в холодной зловонной воде, барахтаясь и брызгаясь. Встаю на колени в этом затянутом дрянью холоде, нащупываю бадью. Сажусь.

Не знаю, сколько проходит времени. Я сижу, уронив голову в ладони, пытаясь вдохнуть в тело жизнь, то и дело содрогаясь. В какой-то момент меняются звуки, что-то заканчивается, а когда я смотрю вверх, ощущаю перемену: там снова ночь; обод отраженного камнями электрического света исчез, и у меня больше нет нимба. Опускаю голову, пытаюсь встать. Иголки набрасываются на ноги, от промежности до пальцев. Стою, вглядываясь во тьму наверху.

Еще некоторое время, и я чувствую, что готов попытаться. Не знаю, сколько времени. Никто больше не приходит облегчиться в мою темницу или посмеяться надо мною, и наверху, похоже, полная тишина и темень.

Я вновь беру веревку, повисаю на ней, пробую. Она скрипит наверху и слегка подается. Кажется ненадежной. Я не уверен, что мне хватит сил добраться до верха. Может, стоит просто досидеть на бадье до утра. Когда-нибудь сжалятся же они надо мною или просто обо мне вспомнят и, может, спустят лестницу. Или нет; наверное, оставят меня умирать или закидают камнями и булыжниками, похоронят меня. Можно ли рассчитывать на сочувствие лейтенанта? А на твою любовь? Я не уверен ни в том, ни в другом.

Тогда я лопатками прижимаюсь к стене, вытягиваю ноги мимо бадьи и утопшего шлема к острым стесам противоположной стены. Я напрягаюсь и вытягиваюсь, вжимаясь в стены. Затылок и позвоночник наперебой мучительно стонут, но я игнорирую обоих; цепь на конце веревки сворачивается на коленях. Ноги теперь в полуметре над водой; голова в метре над ними. Отдыхаю, заклиненный. В тот последний раз, попав сюда, я для этого был слишком мал. А так я смогу останавливаться и отдыхать по дороге, освобождая руки, если слишком ослабну.

Отправляюсь дальше, цепляясь за веревку; задыхаюсь; чем выше, тем быстрее бьется сердце. Руки вибрируют и трясутся, горят от усталости; я останавливаюсь отдохнуть, опустив руки, кривясь, когда голова и спина натыкаются на твердые каменные выступы. Ноги тоже начинают дрожать. Я продолжаю путь, ползу вверх, теперь в ритме какой-то неустойчивой иноходи; рука цепляется за веревку, тянет, потом одна нога вверх, вторая рука и вторая нога.

Я соскальзываю, почти на самом верху. Одна измученная рука хватает на волокнах что-то липкое и скользкое, и хватка разжимается; я срываюсь, инстинкт цепляется обеими руками за веревку, а лебедка над головой громко скрипит. Руки тормозит трением, и я останавливаюсь, болтая ногами. Ладони и пальцы точно обуглились, и я стону в веревку — болтаюсь, перед глазами головокружительно вспыхивают яркие искры. Раскачиваюсь, будто повешенный, ступня тычется в стену. По щекам струятся слезы. Отталкиваюсь ногой, чтобы закрепиться. Можно упасть, сдаться, прекратить затопляющую руки боль, просто поддавшись обольстительному земному притяжению; смерть или обморок, едва ли есть разница. Но что-то во мне не отпускает и признает союз обожженных рук с холодной потрепанной веревкой тем, что он есть, — предохранителем.

Шевеля пальцами, раскрывая и смыкая их на этой грубой поверхности, я ахаю. Плачу от боли и напряжения; руки так дрожат, что я не сомневаюсь: они уступят и разожмутся, как только я двинусь. Решив отдохнуть, поднимаю голову и едва не кричу, когда она откидывается назад без поддержки и ударяется о горизонтальный камень.

Я достиг поверхности земли; я снаружи. Я чувствую и слышу разницу, обоняю свежий, холодный воздух.