Потом где-то справа раздается выстрел, и земля под солдатами, что бегут к конторскому зданию, подпрыгивает и делает рывок в миниатюрном взрыве почвы и камня. Двое падают.
Лейтенант шипит, затем ее винтовка извергается, выплевывая пламя и вбивая мне в голову два гвоздя боли. Я затыкаю уши пальцами, непроизвольно зажмуриваюсь, ныряя вниз и назад. Последнее, что я вижу на руднике, — ветровое стекло грузовика, разбитое в белизну, испещренное большими черными дырами, и отброшенного назад шофера — он падает и корчится, словно его ударили в живот копытом.
Стрельба продолжается некоторое время, перемежаясь резким грохотом фанат, падающих меж зданий рудника; я выглядываю и вижу, как лейтенант останавливается перевернуть магазин, затем снова — сменить пару на другую, скрученную лентой, лежащую под рукой; каждое движение — с плавной, неторопливой ловкостью; винтовка рявкает, едва прерываясь. В воздухе воняет чем-то горьким и едким. Пара взрывов позади и внизу — должно быть, ответный огонь, и я, кажется, слышу треск рации лейтенанта, но она сама то ли не обращает внимания, то ли не слышит. Вскоре единственный оставшийся звук — выстрелы лейтенанта и ее людей.
Потом и он смолкает.
В ушах звенит тишина. Я полностью открываю глаза, смотрю на лежащий ничком силуэт лейтенанта. Она оглядывает лежащих рядом. Все озираются, проверяют. Похоже, никто не ранен.
Я подползаю к оставленному мною тоннелю примятого папоротника на краю откоса и смотрю на рудник. Там курится дымок. Некоторые окна конторского здания точно разъедены — металлические рамы погнуты, обрамляющие их камни выбиты до скоб, землю усеяли сколки и обломки оранжевых кирпичей. Грузовик выглядит так, будто великан обмакнул громадную кисть в черную краску, а затем ткнул в капот, разбрызгивая по металлу черные пятна. Из решетки и дыр в крышке поднимается пар. Темная лужа дизельного топлива медленно ползет из-под грузовика, точно кровь из-под трупа. Трактор накренился, большое заднее колесо и оба передних пробиты. Повсюду растянулись упавшие тела, некоторые уронили оружие, другие еще сжимают его в руках.
Потом вдруг — движение в дверях конторы. Выброшено ружье, оно падает и скользит вдоль рельсов. Что-то бледное трепещет в дверном сумраке. Лейтенант шепчет. Из здания, хромая, выходит человек — окровавленное лицо, одна рука болтается, другая машет чем-то вроде листа белой бумаги. В него стреляют справа от нас, его голова откидывается. Он падает мешком цемента и лежит неподвижно. Лейтенант досадливо хмыкает. Что-то кричит, но слова теряются в шуме стрельбы с верхнего этажа конторы. Ответный огонь с нашего правого фланга выбивает пыль из кирпичей вокруг окна, а затем — громкий выстрел, что-то пролетает над трактором, пушкой и грузовиком и исчезает в том же отверстии; взрыв раздается почти тут же, исторгая из окна быстрое облако мусора и вытрясая пыль из карнизов рифленой стальной крыши.
Затем вновь наступает тишина.
В глубоком закатном свете я стою на тропе у входа на территорию рудника; небо — охлажденная бирюзовая чаша над темными, безмолвными толпами деревьев. Солнечный свет медлительно ползет вверх по склону, отступая пред тенями. Воздух благоухает, полнится запахом сосновой смолы, что вытесняет вонь дымящихся гильз. Под ногами скрежещет тускло-красный гравий — я поворачиваюсь осмотреть сиену смертоубийства.
Наблюдаю, как люди лейтенанта опасливо осматривают распростертые на земле фигуры, с ружьями на изготовку ощупывают и обыскивают тела, забирают оружие, патроны и все, что им по душе. Один упавший стонет, перевернувшись на спину, и его утихомиривают ножом; дыхание вздохом булькает из раны. На удивление мало крови.
Лейтенант проверила пушку; та оказалась невредима; мистер Рез, видно, восхищен, взбирается проверить управление, крутит металлические колеса, тянет за рычаги, тащит блестящую стальную ручку замка на винтах, открывает и сует голову внутрь. Лейтенант пытается говорить по рации, но вынуждена взобраться на склон, чтобы связь наладилась. Прицеп грузовика открыт; внутри ящики с патронами и заряды для полевого орудия.
Фургон опустошенного грузовика приносит новые плоды: снаряжение, какое-то оборудование, провиант и несколько ящиков вина, по большей части — уцелевшие.
На тропе появляется джип с фермы; его появление возвещается криком часового, которого лейтенант выставила на склоне. Солдаты в джипе вопят, хохочут, хлопают по спинам тех, кто брал рудник, рассказывают о своей перестрелке: устроили другому грузовику сюрприз — чуть дальше по тропе сюда. Рассказывают байки, обмениваются шутливыми выпадами, и в воздухе витает облегчение, очевидное и острое, как аромат сосен. Они убили десятка два человек, если не больше. А взамен — одно легкое ранение, уже промытое и перевязанное, кость не задета.
Что-то движется у меня под ногами. Опускаю взгляд и вижу, что у ног тяжело и неловко, словно еще один раненый солдат, ползет пчела, слепо карабкается на холодный гравий, в своем толстом мохнатом мундире умирая под натиском наступивших холодов.
Снова крик со склона, и снизу ревет мотор. Мигая фарами, к нам спешит грузовик с фермы. Он громыхает прямо на меня; приходится отступить с тропы, и он с рычанием катится мимо. Шатко разворачивается посреди рудника и скрежещет тормозами. Я смотрю туда, где проехали колеса, ожидая… но пчела, невредимая, ползет дальше.
Вскоре мы уезжаем; грузовик везет пушку, трофеи и нас, а джип едет впереди и тащит тяжелый прицеп с боеприпасами. На ферме второй грузовик принимает бремя прицепа, а фермеру беззаботно сообщают, где он найдет своих лошадей. Он мрачен, однако у него хватает ума придержать язык.
Лейтенант снова садится в джип; меня оставляют позади во втором грузовике с оживленными солдатами; мне в руку суют бутылку вина и предлагают сигарету; мы трясемся по дороге в густеющую тьму под деревьями.
И последний акт — как раз перед выездом на первое прямое шоссе; удар по тормозам, впереди стрельба, и все нащупывают ружья и каски. Затем крики — все улажено.
То был пикап с товарищами убитых на руднике, их расстреляли, едва они успели окликнуть приближающиеся фары. Отправлены на тот свет, и тоже без вреда для людей лейтенанта, лишь один сумел выскочить из продырявленной пулями машины и умер, ничком упав на дорогу. Загоревшийся пикап сдвинут на обочину первым грузовиком, замер на боку в задушенной сорняками канаве под деревьями и трещит разрывами патронов. Мы оставляем его пылать в ночи и с песнями отчаливаем.
Мы едем домой по длинному прямому шоссе; некоторое время я смотрю на далекое пламя. Пылающий пикап, кусты, нависшие деревья и все вокруг, что обречено погибнуть в их жару, расцветают погребальным костром, что растет и не растет; дрожащий, вздымающийся пожар колотит в ночное небо и расползается, а мы умаляем его, уезжая все дальше, и вся эта неустойчивая груда кажется неподвижной, а яростно неповторимое пожирание — на какой-то миг устойчивым.
Но потом из холодной тряски открытого кузова, что дико раскачивается на поворотах меж давно брошенными машинами, я смотрю, как внезапно уступает все, что мы отдали звездному ночному взору, и ослепительные языки пламени увядают.