Воронья дорога - читать онлайн книгу. Автор: Иэн Бэнкс cтр.№ 13

И все-таки почему идут волны от лодки?

И еще она как будто покачивается. Чуть-чуть. Может, на днище бьется рыба?

И что это за звуки от лодки доносятся? Похоже на смешки.

Рори пожал плечами и сунул самолетик в карман шортов, решив вернуться в деревню,– может, найдется там кто-нибудь из приятелей, все веселее будет.

* * *

В тот день Кеннет и Мэри, держась за руки, вернулись к чаю и заявили, что хотят пожениться. Мама с папой, похоже, обрадовались и нисколько не удивились. Рори же пришел в замешательство.

Лишь несколько лет спустя он нашел связь между крошечными волнами, ритмично набегавшими на берег, и возбужденными, смущенными лицами Кеннета и Мэри, сообщавших о своем решении.

Замок Гайнем-Касл, где снова жили Эрвиллы, стоял среди зарослей ольхи, рябины и дуба, которыми были покрыты северные склоны Нока на Мойне, вплоть до выходов гранатовых сланцев на юге, где стоял Дунадд – крепость, построенная еще в первом тысячелетии. Из замка – довольно крупного шотландского варианта Z-образной в плане крепости, с пушечными каменными жерлами водосточных труб – открывался прекрасный вид на парковые насаждения и лужайки и дальше, на поля у окраины Галланаха, что раскинулся вокруг глубокого озера Лох-Кринан. Гайнем-Касл напоминал некий архитектурный плацдарм возле моря, плацдарм, на котором войска цивилизации неспешно, но решительно готовились к наступлению на варварство.

* * *

Для меня скрежет гравия под колесами машины всегда был звуком особенным: он одновременно и успокаивал, и возбуждал. Однажды я попытался объяснить свое впечатление отцу, но он, конечно, тут же предположил, что на самом деле это означает плавно нарастающее давление, которому, по понятиям среднего и верхнего классов, они вправе подвергать широкие пролетарские массы. Должен признаться, что успех контрреволюции на международной арене лично меня вполне устраивал, потому что папа казался теперь не таким убийственно всеведущим, а просто мудрым. Всегда было стремно его подкалывать на эту тему, и было бы еще стремнее подкалывать, когда отвязная перестройка Горби привела к эффектному и необратимому крушению одного из самых незыблемых и ярких символов нашей эпохи,– но к тому времени мы с отцом уже не разговаривали.

– Прентис! – выпалил малость обрюзгший Эрвилл Эрвилльский, хватая и встряхивая мою клешню, словно пытался ее взвесить. Наверное, я испытал то же, что испытывает молодой бычок, когда парень из «Макдональдса» хлопает его по ляжке…

– Мне так жаль,– сказал Фергюс Эрвилл. Что он имеет в виду: кончину бабушки Марго, ее посмертный взрыв или явную попытку доктора Файфа перещеголять старушку? Дядя Фергюс отпустил мою руку.

– Как учеба?

– Отлично,– ответил я.

– Что ж, рад это слышать.

– А как ваши близняшки? У них все хорошо?

– Хорошо, хорошо.– Очевидно, каждой из его дочерей уделялось по слову.

Взгляд Ферга непринужденно перебрался на мою тетю Антонайну. Я понял намек и похилял дальше.

– Антонайна! – раздалось позади.– Мне так жаль…

Хелен и Дайана, изящно-грациозные дочки дяди Ферга, увы, не присутствовали. Дайана если и выбиралась из своего Кембриджа, то разве что на Гавайи; причем не в самое популярное у туристов местечко. В тридцати километрах от ближайшего пляжа (четыре из тридцати – по вертикали), в обсерватории Мауна-Кеа, она изучала все инфракрасное. Хелен работала в швейцарском банке и имела дело преимущественно с желтым и зеленым цветами.

– Прентис, все в порядке? – Меня обняла мать, прижала к своему черному пальто. Судя по запаху, она все так же брызгалась «пятеркой». Зеленые глаза были ясны. Возглавлял встречающую делегацию мой отец. Я его игнорировал.

– Все в порядке,– ответил я матери.

– Правда в порядке? – Она сжала мои руки.

– Да. У меня правда все в самом что ни на есть порядке.

– Ну, пойдем к нам, пожалуйста,– Она снова меня обняла и тихо добавила: – Прентис, это же глупо. Помирись с отцом. Ради меня.

– Ну пожалуйста, мама.– Я чувствовал, что все кругом смотрят на нас– Я к тебе попозже зайду, ладно? – И отстранился.

Я прошел в холл и снял куртку, неистово моргая и шмыгая носом. Со мной всегда так, если с холода – в тепло.

Парадный холл Гайнем-Касла щеголял дюжиной рогатых голов. Головы до их усекновения принадлежали самцам благородных оленей. Их присобачили к облицованным дубом стенам так высоко, что они никоим образом не справлялись со своей ролью вешалок для пальто, шарфов, курток и т. п. Набросить на внушительные разветвленные рога предмет одежды было все же можно, но это настолько энергозатратный процесс, что он более сродни спорту, нежели бытовому комфорту. Тем более что есть альтернатива: вполне прозаичные медные крючки, похожие на когти, под стеклянными оленьими глазами, так и просят, чтобы на них повесили шмотку. Моя разлинованная вдоль и поперек молниями куртка, типа байкерская, здесь, среди мехов и строгого сукна, выглядела маленько неуместно, но ведь и снежно-белая куртка Верити… скажем так: она столь же мало соответствовала обстановке.

Я стоял и таращился на нее секунды на две дольше, чем следовало бы, но ведь куртка будто и впрямь светилась в темной компании. Глубоко вздохнув, я решил не снимать белый шелковый шарф-мёбиус.

* * *

Я вошел в пронизанный балками солар [15] . Огромный зал был заполнен негромко болтающими Макхоунами, Эрвиллами и прочими; все жевали канапе и волованы, потягивали виски и шерри. Наверное, моя бабушка предпочла бы горячие сандвичи и, быть может, несколько кусков пирога с яйцами и беконом; с другой стороны, Эрвиллы, пригласив нас сюда, сделали широкий жест, так что брюзжать не стоило. Почему-то дом Макхоунов, носящий шрамы бабушкиного неортодоксального и внезапного проникновения в оранжерею, что последовало за ее неудачной попыткой очистить от мха водосточные желоба, казался столь же неподходящим для поминок, как и наша послекремационная ретирада.

Ага! Я засек Верити, она стояла перед одним из больших окон солара и смотрела наружу, и серый свет холодного ноябрьского дня мягко отсвечивал на ее коже. Я остановился и поглядел на нее, и засосало под ложечкой, как будто сердце вдруг превратилось в вакуумный насос. Верити, зачатая под двухтысячелетним деревом и рожденная в треске и пламени рукотворной молнии! Она пришла в этот мир неспроста!

Всякий раз, встречая ее, я то ли насвистывал, то ли мурлыкал первую фразу этой темы Deacon Blue, «Born in a Storm» [16] [17] ,– для меня это стало своего рода ритуалом, маленькой личной темой в жизни, подобной фильму; в бытии, смахивающем на оперу. На сцене появляется Верити – я тут же включаю ее музыку; тоже своего рода форма обладания ею.