ЙетАмидус хлопнул ладонью по столу и вскочил с места.
— Прекрасно сказано, государь. То, что надо!
ЗеСпиоле посмотрел на БиЛета, съежившегося на своем стуле, потом обменялся взглядами с РуЛойном — тот опустил глаза. ЗеСпиоле сложил губы трубочкой и уставился на карту. Остальные сгрудились вокруг стола — генералы помельче, советники, адъютанты — и принялись изображать умственную деятельность, чтобы только не смотреть в глаза протектору и не перечить ему. УрЛейн обвел их лица взглядом, в котором сквозило насмешливое презрение.
— Ну что, кто-нибудь еще хочет согласиться с моим министром иностранных дел? — сказал он, махнув рукой в сторону покорной расплывчатой массы, которую представлял собой БиЛет. — Неужели он останется один и никто его не поддержит?
Все молчали.
— ЗеСпиоле? — сказал УрЛейн. Начальник стражи поднял глаза.
— Государь?
— Я, по-вашему, прав? Стоит ли мне отказаться выслушивать авансы наших мятежных баронов?
ЗеСпиоле глубоко вздохнул:
— Я полагаю, полезнее грозить баронам так, как вы предлагали.
— А если мы захватим кого-нибудь из них, тогда воплотить угрозы в жизнь?
ЗеСпиоле несколько мгновений изучал огромное окно на противоположной стене: стекло и полудрагоценные камни переливались в солнечных лучах.
— Я думаю, если мы поступим так с одним из них, то лишь выиграем, государь. И, как вы справедливо заметили, в этом городе немало вдов, которые с удовольствием будут слушать его крики.
— И вы не видите в таких действиях никакой неуравновешенности? — рассудительно спросил УрЛейн. — Никакой опрометчивости, никакой жестокой поспешности, которая может отозваться нам неприятностями?
— Да, такая возможность не исключена, — неуверенно сказал ЗеСпиоле.
— «Возможность», «не исключена»? — издевательским тоном произнес УрЛейн. — Нам этого мало, начальник стражи. Вопрос слишком важен. Мы должны взвесить все самым тщательным образом. Мы не можем подходить к этому с легкостью, разве нет? Или можем? Или вы не согласны? Вы не согласны, начальник стражи?
— Я согласен, что мы должны тщательно все взвесить, прежде чем действовать, — сказал ЗеСпиоле. Его голос и поведение стали чрезвычайно серьезными.
— Хорошо, — сказал УрЛейн, и, похоже, на сей раз искренне. — Я рад, что нам удалось вытащить из вас что-то похожее на определенность. — Он оглядел остальных. — Кто-нибудь еще хочет высказать свое мнение? — Головы склонились над столом.
У ДеВара проснулась благодарность к протектору за то, что тот не повернулся и не поинтересовался его мнением. Правда, ДеВар еще не перестал опасаться этого. Он подозревал, что его мнение вовсе не порадует генерала.
— Позвольте, государь? — сказал ВилТере.
Все глаза повернулись к молодому военачальнику-провинциалу. ДеВар надеялся, что тот не сморозит какую-нибудь глупость.
УрЛейн сверкнул глазами.
— Что, сударь?
— Государь, я, к сожалению, был слишком юн, чтобы участвовать в войне за наследство, но от многих служивших под вашим началом командиров, чье мнение я уважаю, я слышал, что ваши суждения всегда оказывались справедливыми, а ваши решения — дальновидными. Мне говорили, что, даже если кто-то сомневался в ваших приказах, вам все равно доверяли, и доверие это оправдывалось. Если бы дела обстояли иначе, то они сегодня не были бы там, где есть, а мы, — тут молодой человек обвел взглядом присутствующих, — не сидели бы здесь.
Взгляды всех обратились к УрЛейну, чтобы не высказываться, прежде чем он не ответит ВилТере. УрЛейн медленно кивнул.
— Наверно, мне следовало бы намотать себе на ус, что лишь самый молодой из вас, совсем недавно прибывший сюда, высоко оценивает мои способности.
ДеВару показалось, что над столом пронесся вздох облегчения.
— Я уверен, что все присутствующие думают так, государь, — сказал ЗеСпиоле, снисходительно улыбаясь ВилТере и осторожно — УрЛейну.
— Прекрасно, — сказал УрЛейн. — Мы обсудим, какие свежие силы можно отправить в Ладенсион, и прикажем Ралбуту с Сималгом вести войну против баронов без всяких переговоров и без передышки. Господа, вы свободны. — УрЛейн небрежно кивнул, поднялся и пошел прочь. ДеВар последовал за ним.
— Тогда я тебе расскажу кое-что поближе к правде.
— Поближе, и только?
— Иногда полную правду бывает трудно вынести.
— Провидение не обидело меня силой.
— Да, но иногда это трудно вынести рассказчику, а не слушателю.
— Тогда рассказывай так, как можешь.
— Да вообще-то история не ахти какая, довольно обычная. Слишком уж обычная. Чем меньше я тебе расскажу, тем больше ты сможешь узнать от других — сотен, тысяч, десятков тысяч или больше.
— У меня такое предчувствие, что это не очень счастливая история.
— Вот уж точно. Все, что угодно, только не счастливая. Это история женщин, а особенно молодых женщин, застигнутых войной.
— Вот как.
— Значит, ты понимаешь? Такую историю можно и не рассказывать. Целое — это отдельные части и способ их соединения, не правда ли? На войне сражаются мужчины, а войны подразумевают занятие деревень и городов, где женщины поддерживают огонь в очагах, но когда солдаты берут города, где живут эти женщины, то берут и самих женщин. И вот женщины обесчещены, их тела осквернены. История обычная. А потому мой рассказ ничем не отличается от рассказов десятков тысяч других женщин, к каким бы народам и племенам они ни принадлежали. И все же для меня это целая жизнь. Для меня это самое главное, что случилось со мной. Для меня это конец моей жизни, а то, что ты видишь перед собой, похоже на призрак, привидение, бесплотную тень.
— Прошу тебя, Перрунд. — Он протянул к ней руку в жесте, не требовавшем ответа, не искавшем прикосновения. Это было просто выражение сочувствия, даже мольба. — Если тебе это доставляет такую боль, лучше не продолжать.
— А тебе это доставляет боль, ДеВар? — спросила она с горькими и обвинительными нотками в голосе. — Ты смущаешься? Я знаю, я тебе не безразлична, ДеВар. Мы друзья. — Эти два предложения были произнесены так быстро, что он не успел отреагировать. — Ты переживаешь из-за меня или из-за себя? Большинство мужчин предпочитают не знать, что сделали их сотоварищи, на что способны люди, очень похожие на них. Ты предпочитаешь не думать о таких вещах, ДеВар? Ты думаешь, что ты другой? Или тебя тоже втайне возбуждают такие вещи?
— Госпожа, эта тема не доставляет мне ни удовольствия, ни радости.
— Ты в этом уверен, ДеВар? А если уверен, то неужели и в самом деле думаешь, что говоришь от имени большинства представителей своего пола? Ведь разве от женщин не ждут сопротивления даже те, кому они отдались бы с радостью, и если женщина сопротивляется самому грубому насилию, то как мужчина может быть уверен, что любая борьба, любой протест с ее стороны — не показные?