Клуб бессмертных - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Лорченков cтр.№ 20

– О мудрый, из чьих уст льется мед слов, – как обычно, грубо польстил Одиссей, – не важно, что писать, важно – о чем. Важно – как ты это делаешь, величайший.

Гомер остался доволен. Он совершил ошибку. «Илиаду» писал Гомер-реалист. Человек, на самом деле видевший (пусть это ему и казалось, но он же этого не знал) то, о чем пишет. Пусть то, что он видел, не соответствовало тому, что видели другие. Событий «Одиссеи» Гомер не видел, и они ему даже не казались.

Он их выдумывал.

Гомер ступил с единственной возможной для писателя (это я вам как Цербер говорю) тропы мистического реализма и стал банальным сочинителем сказок. «Илиада» превзошла «Одиссею». Это тем более странно, что «Илиада» была написана раньше. Гомер никогда ничего больше не создал. Он умер. Никогда не говорите гению, что он гений. Иначе он будет стараться быть гением, а это уже невозможно.

На этом, кажется, все. Насколько я знаю, Гомер никогда не вспоминал обо мне. Люди неблагодарны. Великие поэты не исключение.

…Гомер приснился мне в то утро, когда я увидела, наконец, Прометеуса. Он, невысокий, коренастый молдаванин, с необыкновенно грязным рюкзаком некогда оранжевого цвета, поднимался вверх по дороге к Лаку Рошу. Я попробовала встать. Все-таки Прометеус направлялся к Аиду, а я, как порядочный Цербер, обязана встречать там людей.

Едва встав – от утреннего тумана у меня отсырело в костях, – я нехотя гавкнула и спустилась к ручью. Прометей смотрел на меня, недоуменно подняв брови. Выглядела я и в самом деле ужасно. Совсем не похожа на Цербера. Старая, облезлая сука с выпавшими зубами, пятнистая там, где шерсть еще не окончательно поседела.

Да еще эта проклятая икота! Это все корм. Сухой корм для собак, которым потчует меня циклоп.

Я много раз просила его не покупать этих проклятых сухарей, в которые производители добавляют наркотической дури. Но он, насмотревшись телевизионной рекламы, вбил себе в голову – собаки обожают корм «Чаппи». Обожают, и все тут. Поэтому с 2002 года мне покупают только сухой собачий корм. Не сказала бы, что это привело меня в восторг. Ведь первые восемь тысяч лет своей жизни я, как и всякий друг человека (вы нам и в самом деле нравитесь), питалась нормальной собачьей едой. Мясо, овощи, злаки, хлеб, в общем все, что только можно съесть. Да, мы, как и люди, всеядные. И соображаем так же быстро, как вы. Интересно только, почему именно вам удалось взобраться на вершину этой самой эволюции?

Может быть потому, что вы придумали сухой корм для собак раньше, чем мы придумали его для людей?

Давайте-ка я сразу внесу ясность: этот корм, после того как полакаешь воды, разбухает в животе. Поэтому ничего больше есть не хочется. Вы просто экономите на нас. В этом все дело. Остальное – радость, восторг, и якобы куски бекона – выдумка создателей рекламных роликов. Ей верят лишь дураки.

Циклоп и есть дурак. Безграмотный румынский крестьянин – сирота, получивший свое имя в роддоме от остроумного врача. Этот одноглазый старик вот уже сорок лет пасет овец. А я, на этот раз овчарка, помогаю ему. Надо отметить, что Циклопу удалось разбогатеть, и к тому времени, как я увидела Прометеуса, мой хозяин был владельцем уже двухсот овец.

Наконец я переборола изжогу и подобралась к Прометеусу поближе. Ручей шумел так сильно, что мне пришлось приподнять уши.

– Хорошая собака, – он погладил меня, и мне стало легко, как с Гомером, – а где у нас тут место будущей работы? Все овец сторожишь? Ну, сторожи.

И пошел вверх по дороге. Я потрусила с ним. Прометеус развел руки, показывая, что у него с собой нет ничего съестного. Я не отставала. Через час мы были на площадке у входа в замок Дракулы. Я, как и подобает Церберу, встала перед Прометеусом и оскалила пасть. Прометеус склонил голову и снова взглянул на меня. Если бы я прожила тысяч на пять лет меньше, то непременно удивилась бы необычайному сходству Прометеуса с Гомером. Одни черты.

Высокий, очень высокий лоб, блестящие, глубоко посаженные глаза, чуть кривой нос, тяжелая нижняя губа, сросшиеся брови. И волосы – курчавые. Казалось, Прометеуса слепил тот же скульптор, что изготовил бюст Гомера. Но я-то знаю, что все они, эти герои, похожи. Более того, они находятся в непосредственной родственной связи друг с другом. Все благодаря суккубам.

Передо мной стоял прямой потомок Гомера.

И он должен был меня обмануть, чтобы я пропустила его в Аид. Такие уж у нас, бессмертных, правила. Гомер с этой задачей непременно бы справился. Не знаю как, но он бы меня обманул. Был в нем, несмотря на все удары судьбы, этакий эллинский задор. Жадность познания мира людьми, еще не изведавшими этот мир. Но глаза Прометеуса, хоть и блестели, были тусклы. Он даже не пытался меня обмануть – просто стоял, опустив плечи, и ждал, когда я отойду в сторону. Я поняла, что он устал и не хочет ничего придумывать. Он утратил жажду познания, утратил стремление блеснуть умом и коварством, утратил желание быть. Какой-нибудь Одиссей лет так десять тысяч назад непременно бы что-то учудил. Бросил бы мне в пасть клейкую массу, подсунул питье с сонным раствором, отвлек бы, а потом рассказывал бы об этом на пиру, смеясь и бахвалясь. Этот – Прометеус – ничего не хотел. Он просто ждал. Я отошла и потащилась вниз, не оглядываясь. Он был последний герой, виденный мной. Мне было очень горько, я спускалась от замка к долине и жалобно скулила. Было понятно: мир близится к полной гибели.

Даже герои устали.

Подумаешь, лапки! Если бы это было худшим, что про нас придумали, я бы не переживала. Но кто-то из них – и сдается мне, то был Аристотель, – придумал еще и версию того, как мы, мухи, появляемся на свет.

– Они рождаются из грязи, – сказал он ученикам, отмахнувшись от меня, – и сейчас я вам это докажу.

Дальнейший ход его рассуждений настолько прост, что я даже не процитирую, а просто перескажу. Есть мухи и есть грязь. Мухи появляются в грязи, следовательно, они и рождаются в грязи. Именно в этой последовательности. Ведь грязь появляется и там, где мух нет. Следовательно, грязь – первопричина. И так далее, и тому подобное.

– Учитель, – кто-то из молодых людей рассмеялся, – эта муха так стремится к тебе, будто понимает, о чем ты говоришь.

– Анаксагор, – нахмурился Аристотель, – ты нарушаешь два правила. Во-первых, у животных, даже у мух, нет души. Поэтому они не могут стремиться к чему-либо. Во-вторых, ты смеешься, а зубоскальство не пристало молодому человеку, желающему познать философию.

Анаксагор заткнулся. Вот так всегда.

К счастью, этот достойный во всех отношениях юноша понял, что ему следует заняться математикой, а не философией. Потому через три года после этого разговора он ушел из школы Аристотеля и стал великим геометром. Великим философом он никогда бы и ни за что не стал. Анаксагор был слишком умен для этого.

Мы, мухи, тоже не увлекаемся философией. Нам нужно подлететь и, жужжа, рассмотреть предмет обсуждения. Если этого предмета нет – то есть он является чем-то абстрактным и неосязаемым, – то мы об этом не разговариваем.