Большой куш - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Лорченков cтр.№ 20

Моя мать в это время пыталась сложить свою судьбу из случайных деталей. Как я понимаю, она забеременела достаточно поздно. От кого, не очень понятно. Судя по смутным – конечно, иных мне и не выдавали – намекам бабушки, это был человек, которого мамаша тоже давно знала. Но вроде не сокурсник и не соученик. Кто же это был?

Какой-то хер, как говорит мой кореш Снуппи.

И вот, в результате получился я. Папаша куда-то пропал. Единственный раз, когда я получил от матери внятный ответ на его счет, был какой-то Новый год. Мы сидели в гирляндах, мандаринах, надутые, скучали друг с другом, как обычно. Я вдруг спросил ее, где папа. Он уехал на Север зарабатывать деньги, сынок, сказала она, да забыл о нас. Я был достаточно взрослый для того, чтобы она могла это сказать. Должно быть, подумал я, он погиб на войне. Или он летчик-испытатель. Ну, был. И она не хочет огорчать меня тем, что он погиб. А может, фантазировал я, он сидит в тюрьме за Ужасное Ограбление Банка. И на нем кандалы и наручники, и цепи, и он в высокой башне, но роет из нее подкоп ложкой и рано или поздно вырвется оттуда и придет к нам.

Судя по его отсутствию до сих пор, ложка сломалась.

Ну, да и ладно. Должно быть, мы очень смешно тогда выглядели. Мать и сыночек, оба сидят, разинув рты, рядом. И в то же время сидят далеко, бесконечно далеко друг от друга. Вложи им каждому в рот по мандарину, они бы и того не заметили, ха-ха. Я как-то спросил свою мать, о чем ты постоянно мечтаешь? Она посмотрела на меня мутно, как будто на чужого – да мы такими и были, если помните, – и сказала, что ни о чем.

Сдается мне, так оно и было.

Мамаша меня не баловала, но и не зверствовала, в общем, была обычной матерью, а я обычным ребенком. Когда Союз рухнул, она стала торговать на рынке обувью и достигла определенного прогресса. Нам хватало не только на еду, но и на оплату коммунальных счетов. Матери предлагали расширить бизнес и, как тогда говорили, «подняться», но она, скрестив руки на животе – который становился, признаю, все больше – и, глядя в небо, отказывалась. Она никогда не шла к чему-то. Она просто жила.

Теперь я понимаю, что во всем копирую свою мать.

Должен же я копировать хотя бы ее.

Раз уж у меня нет отца, которого я мог бы копировать.

Шли годы. Мать жила, а директор – бился. И он выиграл схватку, разбогатев. Когда он случайно встретился с моей матерью в городе – а девяностые порвали нити между многими, очень многими, – то они мило побеседовали. Я как раз закончил школу и валял дурака. Она попросила пристроить меня на лето кем-нибудь. Он ответил, что может только Крохой Енотом. Так что, в некотором смысле…

Он все равно мой отец, так ведь?

Белоснежка, о, Белоснежка, любовь моя. где ты была предыдущей ночью? в чьей постели спала? я знаю, ты невинна. ты будешь весталкой всегда, даже когда стадо самцов пройдется по твоей белой, по твоей нежной, по твоей в синих прожилках под матово-розово-пушисто-сладкой кожей груди.

да, мы разные. как насекомое и рыба или птица и подземный червь. мы представители разных миров. два разных вида. у нас разные системы координат. как у шмеля и хамелеона, к примеру. но что-то же есть у нас общего, раз я хочу спать с тобой. ты как запах весны на улице, пыльной от зимней грязи, которая уже высохла, но еще не смыта дождями. ты как сверло дантиста, ты где-то глубоко в моей глотке, ты крошишь мои зубы, дробишь мою эмаль, наполняешь мой рот слюной и вкусом гари. ты словно ад, поднявшийся из-под земли, чтобы спалить мою душу.

о, милая. я хочу взять тебя, я хочу воткнуть в тебя свою руку. хочу вывернуть тебя наизнанку, как кожаную перчатку. вывернуть твоим мягким мехом, твоим нежным ворсом, наружу. лежа на кровати, с Матушкой Енотихой в одной постели, я часто думаю о том, – да нет, я знаю, я уверен просто, – что вся твоя изнанка покрыта мхом мясистого ворса. звезда моя, те, кто нашел эту рифму для тебя, шутники и живописцы общественных туалетов, они и не понимали, как точны были. ибо у вас – тебя, моя пульсирующая страсть, моя Белоснежка, и звезды – есть то, что вас объединяет. свет. мягкий свет, излученный в галактику. пульсирующее мерцание. глубина утробы. мясо Горгоны. плоть Сатаны. лазейка во времени. путешествуя по твоему нутру, никогда не пойму, сколько веков прошло с тех пор, как я спустился с веревкой, фонарем и ножом в эти кривые пещеры. чавкающие полы, осыпающиеся от эрозии стены. твоя дыра. о, твоя дыра. с потолка твоих крыш опустятся, вереща, сомны летучих мышей. вдалеке будет капать вода, Белоснежка…

та самая вода, которая каплет из тебя, когда жадный юнец запускает руку в твои трусики, обжимая тебя на перевернутой лодке. она точит тебя. меня не обманешь: когда я наконец дорвусь до тебя и запущу туда руку, о! всю пятерню, ты вот-вот распалишься, и миллионы декалитров теплой мутноватой жидкости хлынут по тебе. навстречу мне, моему фонарю, веревке и ножу. крысы будут пищать, летучие мыши – биться, но жидкость прочистит тебя, и я погибну, чтобы разложиться в тебе под слоем твоей течки. перед тем как уснуть, я увижу оранжевый всполох прошедшего. где-то за поворотом слева – о, Белоснежка, я продам душу за твои бедра – я услышу крик еще одного несчастного, который рискнул. он умрет не как я, не как твой слуга и смиренный философ. умоляю тебя. дай мне соскользнуть в глубину твоих труб. дай ухватиться за жесткую складку между тобой и зловонным отверстием задницы. дай мне вцепиться в нее зубами, и так, на весу, пережить Ледниковый период, плейстоцен и Столетнюю войну.

о, Белоснежка! латники будут рычать и вырезать друг другу сердца, а я буду висеть, держась за тебя лишь зубами, и сглатывать теплую слюну пополам с твоим потом. этот сладкий коктейль даст мне сил. милая, о, милая, дай мне. ощупывая твои стены, по колено в воде твоих шахт – она все пребывает, – я плещу желтым маслом лампадки. ты будешь сжиматься, ведь масло горячо. безмолвная, безликая дыра – она твоя праматерь, Белоснежка, и я засажу тебе в нее. в рясе белья, в кружевах бинтов. тебя кромсают, тебя начиняют, к тебе можно отнести любое слово любого языка праматерей и богов, тебя обоняют, к тебе ластятся, ты есть все.

только дай мне, и я напишу об этом книгу, лучшую книгу в мире. это будет книга, которую я вырежу тупыми ножами на внутренней стороне твоих бедер. на изнанке лона. я начну свое путешествие в тебе, робко заглянув внутрь: поначалу не будет страшно. розовые стенки у входа, кажется, будут светится сами. но уже за вторым кольцом – чтобы пройти в него, мне следует будет победить рыцаря в костюме Домино, а за ним еще одного, в костюме Микки-Мауса – наступит тьма. шелест листвы и безразличное сопение топки – ты будешь издавать его звуки, она сможет говорить. под моими ногами взорвутся противопехотные мины. откуда-то побегут вьетнамцы со штыками наперевес. и лишь пауки, закидавшие потолки твоих шахт комками сетей, спасут меня, протянув мохнатые лапы. я отвернусь от безвкусных теней, которыми ты наводнила себя, как старый лорд – заброшенный замок. я буду лизать твои лики, я стану утопать в тебе по колено, как путник – в болоте, я постепенно смиряюсь с погибелью к тебе. я познаю смирение животного, которое пожрал хищник. в тебе, благодаря тебе, во имя тебя, и да будь благословенна, дыра Белоснежки. благодаря тебе я узнаю, что значит признать поражение, а не потерпеть его. что значит умирать достойно. и не пытаться выдохнуть перед тем, как уйти в жижу с головой, напротив, я научился делать это с выдохом. ты мой путь и мой логос, мой смысл и мое небытие. благодаря тебе я хочу познать суть вещей, Белоснежка.