Первые рассветные лучи, несмело раздвинувшие застиранные занавески, скользнули по остывающему голому женскому телу, лизнули черную лужу на полу и отпрянули испуганно от мраморного бюстика Маркса, торчащего из пробитого виска.
Мужчина был безутешен. Сразу после похорон он закрылся в доме и пил несколько дней кряду в полном одиночестве. По ночам в тревожной тишине, дрожащей в белом свете огромной луны, до соседей доносились его сдавленные рыдания.
Утром пятого дня он побрился, надел свой льняной костюм-тройку, зарядил маузер и отправился в аул к дому «черной вдовы». Он постучался в ее дверь, сняв оружие с предохранителя и направив ствол прямо перед собой. Когда Назима появилась на пороге, холодная сталь уперлась ей в лоб. Огромные черные глаза не выразили ни испуга, ни удивления. Она обнажила белоснежные зубы и произнесла спокойно:
– Проходи, мой господин. Отныне ты – дома…
Они расписались через неделю в Городском совете.
Очень скоро молодая семья поселилась в бывшем доме иранца, отобранном у Назимы новой властью и этой же властью возвращенном. Должность мужа предполагала хорошие условия жизни. Прежние соседи опять смотрели на «черную вдову» с ненавистью и завистью.
– Не пропадет в жизни! При всех властях устроилась!
– А новый муж-то, слыхали, свою прежнюю зарезал! Или задушил!
– Да нет! Говорят, она покончила с собой…
– А сколько лет этой Назиме?
– Да уж скоро полвека, наверно.
– Женщины! Она ведь не стареет совсем!
– Ведьма!
А «черная вдова» стала постепенно выходить в свет. Она появлялась с начальственным мужем почти на всех торжественных мероприятиях. Ее черные глаза сверкали на банкетах и митингах. Она присутствовала на открытии музеев и институтов, на закладке первого камня строительства авиационного завода, про нее шептались за спинами хлопкоробов и заводчиков племенных жеребцов.
Однажды вечером, вернувшись с очередного заседания, на котором утверждали план мероприятий по празднованию 10-летия Советского Туркестана, уставшие супруги, даже не поужинав, стали готовиться ко сну. Назима разбирала постель, а муж вышел в сад покурить. Вдруг в темноте между деревьями он заметил чью-то фигуру. Какой-то человек стоял возле мраморной купальни и пристально смотрел на дом.
– Кто здесь? – с начальственными нотками в голосе спросил мужчина и отбросил папиросу.
Странная фигура не двинулась с места. Она лишь повернула голову на голос и осталась недвижимой. Мужчина сделал несколько шагов в глубь сада и остановился в нерешительности. Странный холодок пробежал между лопатками. Теперь он отчетливо видел силуэт незнакомца, застывшего возле купальни, и ему почудилось что-то знакомое в фигуре ночного гостя.
– Что вам нужно? – крикнул мужчина и машинально потянулся к боковому карману.
Незнакомец сделал, наконец, шаг в сторону дома, и слабая луна выхватила из темноты черный платок и длинное, тяжелое платье. Женщина протянула руку и поманила мужчину к себе. Но тот буквально окаменел от ужаса. Он хватал воздух ртом, словно шершавые сумерки царапали ему легкие, и во все глаза таращился в темноту сада.
– Гульбахор? – прохрипел он. – Ты? Зачем?
Женщина опять поманила его рукой, потом неспешно повернулась и двинулась в тревожную глубину ночи. Складки ее платья шевельнулись с громким шорохом, и деревья сада вздрогнули от внезапного порыва ветра. Мужчина пошатнулся, ухватился обеими руками за ствол молодого кипариса, боясь потерять сознание, и как загипнотизированный смотрел на удаляющуюся фигуру своей первой жены. Ему было страшно вновь произнести ее имя.
В ту же секунду огненные дрожащие змейки стремительно поползли со всех концов двора к дому. Почти одновременно эти горящие ручейки ткнулись в стену фасада – и её охватило ослепительным пламенем. С трудом соображая, что происходит, мужчина глядел на плавно взлетающий в тысячезвездное от раскаленных искр, багровое небо столб пламени. Жар гигантского костра ударил ему в лицо. В одно мгновение дом исчез в пламени, жадно пожирающем его со всех сторон. Охваченный ужасом, мужчина ринулся в сад, туда, где исчезла фигура его ночной гостьи, потом остановился, тяжело дыша и глядя перед собой ослепшими глазами, попятился, как пьяный, и бросился обратно – к горящему дому. Не останавливаясь, движимый неведомой силой, он нырнул в стену огня и вспыхнул как факел. Последнее, что он почувствовал перед тем, как провалиться в черную пустоту, – это раскаленную и липкую, как кровь, змею, вползающую в сердце.
На второй день сгоревших заживо Назиму и ее мужа – большого советского начальника – похоронили на старом городском кладбище под хриплые, утробные звуки духового оркестра. Хоронить, по сути, было нечего. Дом сгорел дотла, словно был сделан из картона. Прибывшие пожарные только рты разинули. Поэтому в два новеньких гроба бросили лишь по горстке пепла, обтянули их пурпурным сукном и наглухо заколотили гвоздями.
– Вот и конец ведьме пришел!
– Слыхали, говорят, это был поджог!
– Чем-то непонятным дом облили. Камни горели, как солома!
– А в саду-то… В саду нашли ожерелье его первой супруги убиенной!
– Ни дать ни взять – с того света отомстила!
– Тоже – ведьма!
Еще месяц в городе обсуждали на все лады это страшное и таинственное происшествие. А когда слухи и пересуды пошли на убыль, когда не только горожане, но даже бывшие соседи погорельцев перестали содрогаться от жутких воспоминаний, в том самом ауле, где когда-то жила Назима, в ее прежнем доме появилась неизвестная старуха. Одним своим видом она наводила ужас на односельчан: сухое, согбенное тело с огромными, как два горба, торчащими лопатками, обвисшие, как пакля, седые волосы и страшное, изрытое оспой, обожженное лицо. Один глаз вытек, и на его месте пузырилась яйцом неестественно белая кожа. Другой был на месте, но не закрывался никогда, потому что отсутствовало веко. Впрочем, и этим, единственным, глазом старуха не видела. Однако каким-то непостижимым образом она угадывала все, что происходило вокруг нее и даже далеко за пределами аула. Она знала по именам всех односельчан и нередко пугала их своей страшной проницательностью:
– Здравствуй, Шавкат! Что же ты не здороваешься? Так торопишься сообщить семье, что получил работу на моторно-тракторной станции?
Обескураженный Шавкат останавливался на дороге как вкопанный и в изумлении шевелил губами, теребя в руках листок бумаги с печатью МТС.
– А вот и Юсуп! – продолжала старуха, вскидывая сухую руку с клюкой. – Он еще не знает, что завтра у него родится дочь. Шестая в семье.
Через минуту из-за дувала появлялся Юсуп, ведущий на привязи молодого ослика.
– Юсуп! Поспешай! Лазиза должна вот-вот родить!
Он махал рукой:
– Еще не срок! В конце месяца только…
Но на следующий день безутешный Юсуп шатался по селению без ослика:
– Опять дочь! Шестая. Ни одного йигита в семье!