Его собственный брак продлился три года, потому что он верил: если хочешь избавиться от пустоты — заполни ее. Тогда он не понимал, что можно заполнить пустоту, но все равно в этом наполнении не будет содержания. От этого чувствуешь себя еще больше опустошенным.
Патрик подается вперед, когда какая-то блондинка сильно бьет его по плечу.
— Извращенец!
— Какого черта…
Она прищуривается. У нее зеленые, густо подведенные глаза.
— Разве не ты только что шлепнул меня по заднице?
— Нет!
Неожиданно она усмехается и усаживается между Патриком и пожилым мужчиной справа от него.
— Черт! Сколько мне еще прохаживаться, ожидая, пока ты это сделаешь?
Она ставит свой бокал рядом с бутылкой Патрика и протягивает ему руку. С маникюром. Он ненавидит руки с маникюром.
— Меня зовут Ксения. А тебя?
— Неважно, — натянуто улыбается Патрик, отворачиваясь к стойке бара.
— Моя мамочка научила меня преодолевать трудности, — продолжает Ксения. — А ты кем работаешь?
— Директором похоронного бюро.
— Нет, правда?
Патрик вздыхает.
— Я из полиции нравов.
— Нет, шутишь?
Он снова поворачивается к ней.
— Правда. Я полицейский.
Она делает круглые глаза.
— Это значит, что я арестована?
— Все зависит от обстоятельств. Ты нарушала закон?
Взгляд Ксении скользит по его телу.
— Пока нет. — Она окунает пальчик в свой напиток — нечто розовое и пенистое — и касается своей рубашки, потом его. — Хочешь, поедем ко мне и снимем эту мокрую одежду?
Он заливается краской, но пытается сделать вид, что ничего не было.
— Не думаю.
Она подпирает рукой подбородок:
— Похоже, тебе стоит купить мне выпить.
Он собирается ей отказать, но передумывает:
— Хорошо. Что ты пьешь?
— «Оргазм».
— Ну разумеется, — произносит Патрик, пряча улыбку.
Это было бы слишком просто — пойти домой с этой женщиной, потратить презерватив и несколько часов сна и утолить желание, бурлящее в крови. Он мог бы трахнуть ее, даже не называя своего имени. А в ответ, всего на несколько часов, почувствовать, что кто-то хочет его. Хотя бы на одну ночь ему так хочется быть у кого-то на первом месте!
Только здесь уже ничего не изменишь.
Ксения гладит его по шее.
— Я выцарапаю твои инициалы ногтем на двери в женский туалет, — бормочет она, отодвигаясь.
— Ты их не знаешь.
— Я придумаю. — Она машет рукой и исчезает в толпе.
Патрик подзывает Стейвесанта, платит за второй коктейль для Ксении и оставляет для нее на салфетке запотевший бокал. Он покидает бар трезвый как стеклышко, смирившись с тем, что Нина разбила его сердце и он не способен полюбить никого другого.
Натаниэль лежит на нижнем ярусе кровати, я читаю ему на ночь книгу. Внезапно он садится и буквально летит в противоположный конец комнаты, к двери, где стоит Калеб.
— Ты дома, — констатирую я очевидное, но он не слышит. Он поглощен сыном.
Я смотрю на этих двоих, и мне хочется себя ударить. Как я могла поверить, что виноват Калеб?
Комната внезапно оказывается слишком маленькой для нас троих. Я пячусь из нее и закрываю за собой дверь. Внизу я перемываю столовое серебро, которое лежит в сушке уже вымытое. Собираю с пола игрушки Натаниэля. Сажусь на диван в гостиной; потом встаю, не находя себе места, и перекладываю подушки.
— Он заснул.
Голос Калеба задевает за живое. Я поворачиваюсь, скрестив руки на груди. Не слишком ли оборонительная поза? Опускаю руки вниз.
— Я… я рада, что ты дома.
— Правда?
Его лицо ничего не выражает. Калеб выходит из полутьмы и направляется ко мне. Он останавливается на расстоянии вытянутой руки, но между нами целая вселенная.
Я знаю каждую морщинку на его лице. Ту, что появилась в первый год нашего брака, — он слишком часто смеялся. Ту, что родилась от беспокойства в год, когда он уволился из подрядной компании и начал собственное дело. Ту, что образовалась оттого, что он слишком сосредоточивался на Натаниэле, когда наш сын делал первые шаги и произносил первые слова. Горло сжимает, как в тисках, и все извинения горьким комом стоят в животе. Мы были слишком наивны и верили, что непобедимы, что можем вслепую мчаться по крутым жизненным поворотам на невероятной скорости и не разбиться.
— Ох, Калеб, — сквозь слезы говорю я, — все это… такого не могло случиться с нами.
Он тоже плачет. Мы цепляемся друг за друга, заполняя своей болью пустоты и изломы друг друга.
— Он сделал это. Он сделал это с нашим сыном!
Калеб сжимает в ладонях мое лицо:
— Мы справимся. Мы сделаем все, чтобы Натаниэль поправился. — Но в конце его утверждения прячется еле различимый вопрос. — Нас трое, Нина, — шепчет он. — Мы вместе.
— Вместе, — повторяю я и прижимаюсь губами к его шее. — Калеб, прости меня.
— Тс-с…
— Я не… я…
Он прерывает мои извинения поцелуем. Его поступок заставляет меня замолчать — такого я не ожидала. Потом я хватаюсь за ворот его рубашки и отвечаю на поцелуй. Целую его от всего сердца, целую так, чтобы он не чувствовал медный привкус сожаления.
Вместе.
Мы безжалостно раздеваем друг друга: рвем вещи, с треском отдираем пуговицы, которые закатываются под диван, как наши тайны. Нас охватывает злость — злость на то, что это случилось с нашим сыном, на то, что нельзя повернуть время вспять. Впервые за эти дни я могу выплеснуть гнев. Я обрушиваю его на Калеба и сразу понимаю, что он делает то же самое. Мы царапаемся и кусаемся, а потом Калеб бережно укладывает меня навзничь. Наши взгляды встречаются, когда он входит в меня, и каждый боится моргнуть. Мое тело вспоминает, что значит быть наполненной любовью, а не отчаяньем.
Последнее дело, над которым мы работали с Моникой Лафлам, не увенчалось успехом. Она прислала мне отчет, в котором сообщалось, что ей позвонила некая миссис Грейди. Якобы ее семилетний сын Эли, после того как вылез из ванны, схватил полотенце с Микки Маусом и начал изображать половой акт, а потом сказал, что к нему приставал отчим. Мальчика отвезли в медицинский центр в Мэне, но следов насилия обнаружено не было. А еще Эли страдал от расстройства, называемого оппозиционно-вызывающим поведением.
Мы встретились у меня в конторе, в кабинете, где обычно принимаем детей, чтобы оценить их дееспособность. По ту сторону прозрачного зеркала находился небольшой стол, крошечные стулья, несколько игрушек, на стене нарисована радуга. Мы с Моникой наблюдали, как Эли бегает, проказничает и в буквальном смысле карабкается на шторы.