Апология чукчей - читать онлайн книгу. Автор: Эдуард Лимонов cтр.№ 79

Вот он стоит у густой, разлапистой ели, убранной магически поблескивающими игрушками и магически мигающими лампочками, и с бокалом шампанского или без, но с неизменной улыбкой вождя и жреца племени поздравляет нас в сакральную ночь смены планетарного цикла: «С Новым годом, уставшие дети мои! С Новым вас светом!»

1. Духи Елены

В 1978 году я был безработным в Нью-Йорк Сити. Осенью мне предложили работу строителя в двух сотнях километров от Нью-Йорка. Обещали мне мизерно малые деньги, всего четыре доллара в час, как нелегальному эмигранту, но другой работы у меня не было, и я отправился в населенный пункт Глэнкоу Миллс (переводится как «Мельницы Глэновой коровы» или «коровы Глэна») в самой северной части штата Нью-Йорк. Неподалеку от городка Хадсон, что на Хадсон-ривер, или Гудзоне, в русской если транскрипции.

Регион этот был заброшенным, да, наверное, такой он и сейчас. Тыквы и астры и кукурузные початки и яблочный сидр произвела эта земля в том октябре, как и во все октябри. Мельницы коровы Глэна были когда-то, судя по многочисленным, но ныне пустым фермам, преуспевающим хутором. К осени 1978 года там осталось семеро жителей. Из них пятеро — семья странствующего проповедника и семья из двоих гомосексуалистов. Один из них, Майкл, стал моим бригадиром, еще двое рабочих приезжали из городка Хадсон. Мы занялись тем, что стали реставрировать полуразрушившуюся старинную ферму для вдовы из мира искусства. Вдова из Нью-Йорка предполагала использовать перестроенную ферму как загородный дом. Ферма оказалась огромной — центральная часть ее была о трех этажах и причудливо была связана с отходящими в стороны двумя крыльями системой лестниц, лесенок и переходов. Под ферму предстояло подвести новый фундамент; деревянные столбы, на которых она стояла уже больше столетия, пришли в негодность. Новый фундамент из «конкрит» — смеси цемента с галькой — следовало подвести под ферму, а для этого вначале подрыть ее, поставить ее на временные опоры. А еще вырыть под фермой пустоту, чтобы вмонтировать цистерну для воды — дождевой и снежной. И было много у фермы дыр, которые предстояло заделать.

Днями я в компании рабочих Джорджа и Билла и бригадира Майкла копал землю, клал кирпичи, настилал крышу. Вечерами, оставшись один, — долго ел, позже скучал, бродя по комнатам пустой фермы, посещал соседние пустые дома. Толстая вековая паутина, старые картины примитивных сельских художников, кровати с размалеванными, как иконы, спинками, рассохшиеся шкафы, старые книги и письма в связках — всё это никому не нужное и неразграбленное барахло сохранилось в этом удаленном сельскохозяйственном районе в избытке. Как-то, роясь в незакрытых шкафах фермы на самом краю поселения, я нашел в картонке из-под обуви покрытые пылью флаконы и вынес их на выжженное солнцем крыльцо. Монотонно стучала под ветром калитка фермы и заунывно орали птицы на холмах. Усевшись на выщербленные ветром и зноем ступени, я стал поочередно отвинчивать пробки. Неизвестные старые запахи когда-то сильных духов навели на меня тоску. Из последнего — пробка его, помню, была в мелкую черно-белую клеточку — вдруг опалило мои ноздри знакомым, но забытым мною запахом слабого ландыша. Тревога прошла по миру: вдруг сильнее и настойчивее захлопала калитка, птицы зазвучали хрипло, тучи мощно надвинулись на солнце. Я посмотрел на этикетку. Надпись была смыта не то дождем, не то без следа выжгло ее время. Но сильное беспокойство приносил мне этот запах. Я напрягся. Что это? Где? Откуда?

К моменту захода солнца за холмы я идентифицировал запах. «Кристиан Диор». Этими духами, похожими на запах простенького советского одеколона «Ландыш», душилась моя юная любовь Елена, когда еще была чужой женой и приходила ко мне, длинноволосому юноше в красной рубашке и белых джинсах, в желтую комнату на Погодинской улице, вблизи Новодевичьего монастыря. И там в 1971–1972 годах мы предавались безудержной любви на топчане из досок. И она так пахла, так пахла Диором-ландышем, примешивавшимся к запаху нашей молодой любви.

Через несколько дней я сбежал из Глэнкоу Миллс. Не вынес запаха счастливых дней своих. Его присутствия в моих несчастливых днях: шел третий год нашей вечной разлуки. Я вернулся в Нью-Йорк Сити и его грешную сильную живую вонь.

2. Звуки Набокова

Мне организовали тогда лекционный тур по четырем университетам Восточного берега Соединенных Штатов. Стояла осень 1981 года. Я уже второй год жил в Париже и оттуда прилетел в Соединенные Штаты на заработки. «Лекционный тур» звучит более помпезно, чем хотелось бы. На самом деле знакомые слависты всего лишь организовали мои выступления в своих департментах. И за это мне заплатят по нескольку сотен долларов с университета. На пути из Нью-Йорк Сити моим первым университетом оказался Корнелльский. Туда я прилетел поздно вечером на маленький местный аэродром города Итака. В аэропорту меня встречали глава славянского департмента университета и мой приятель еще с московских времен, эмигрант профессор Жолковский. Мне предстояло назавтра выступить перед студентами и преподавателями, получить свои несколько сотен баксов и отправиться дальше.

Профессора повезли меня в мотель. Почему? Я мог преспокойно остановиться у Жолковского, он был бы только рад. Дело в том, что кончался бюджетный год, славянскому департменту университета нужно было срочно истратить оставшиеся от бюджета деньги. Если деньги останутся, на следующий учебный год им срежут бюджет.

Мотель состоял из нескольких одноэтажных бараков и был опутан гирляндами красных лампочек, словно здесь когда-то помещался бордель и их не сняли. Или же администрация приготовилась на несколько месяцев ранее положенного к празднованию Нового года? Вокруг были рощицы жалких деревьев, плохо видимые в темноте. Нафаршированные постояльцами автомобили постоянно подъезжали, и их содержимое переливалось вначале в приемный холл, а затем в легкие светлые бараки мотеля. Американская цивилизация по сути барачная: легкие помещения собираются из оштукатуренного картона на деревянных рамах, подводится электричество, отопление и канализация, и пожалте — готово для обитания. Американские небоскребы — скорее исключение, картонные бараки — правило. Профессора сопроводили меня в отведенное мне отделение хрупкого одноэтажного барака и откланялись, договорившись, что заедут за мной уже в восемь утра. За ними закрылась дверь. Я посетил туалет, понажимал некоторое время кнопки телеящика и затем лег под мотельные одеяла. Пахло скушно: дохлой пылью и стиральным порошком.

Проснулся я от шума сливного бачка в туалете через стену. Он опорожнялся, как урчащая Ниагара, этот американский вместительный бак. Долго и старательно. Затем он столь же шумно и старательно наполнялся. Я взглянул на мои часы: было пять утра. Попытался заснуть опять. Ранний отбывающий постоялец хлопнул дверцей автомобиля и завел мотор. Когда он увел свое средство передвижения от мотеля, во дворе прокаркал чей-то кашель, старческий, судя по тембру. Затем обладатель кашля сказал кому-то «Гуд морнинг!», получив взамен «Гуд морнинг, сир, хав ар ю тудэй?» …Один за одним включились уже более отдаленные, но слышные сливные бачки. Я полежал среди этих знакомых звуков, пытаясь определить, почему и откуда я узнаю их. Я никогда не жил до этого в хлипких мотелях, только в мощных старых зданиях на Мэдисон и потом на Бродвее, с толстыми стенами и глубоко спрятанными в их глуби трубами. На шестнадцатых, на одиннадцатых этажах… К тому же с весны восьмидесятого я жил в Париже… Откуда знаю? В шесть я встал, продолжая размышлять, почему так странно знакомы мне звуки мотеля в университетском городке Итака, в двух шагах от Корнелльского университета…