Апология чукчей - читать онлайн книгу. Автор: Эдуард Лимонов cтр.№ 17

Париж чрезвычайно зависит от своей реки — Сены. Туристу, лишь проезжающему через город, в этом трудно разобраться, эта связь проявляется лишь при длительных наблюдениях, однако это так. Даже цвет Парижа зависит от сезонных колебаний цвета воды этой великой реки. Весной — он мутно-клочковатогрязный, так как вода несет в себе размытые половодьем почвы, ветви деревьев, глину; зимой цвет становится серовато-стальным. Зимой великая река излучает, протекая змеей сквозь город, серый мерзлый цвет на его здания и в первую очередь набережные.

Сена дает направление ветрам. Они свободно гуляют вдоль набережных и поперек всех ее мостов. Летом ветра влажные и мокрые, как в помещениях бани, весной — капризно-пронзительные, зимой — холодные, сильные, с ними приходится бороться всем телом гуляющему по набережным человеку.

Я годами шагал по набережным Сены, через все ее мосты: начинал от моста мэрии до самой Эйфелевой башни. Так что для меня понятно, под каким свинцовым небом и сопротивляясь каким жестоким ветрам шел у моста Искусств Рудольф Нуриев, когда его встретил мой приятель Игорь. Они столкнулись на набережной Вольтера.

Было утро, летели капюшоны, плащи, волосы редких прохожих. Игорь, бывший матрос с советского траулера, сбежавший через иллюминатор в Канаде и вот уже десяток лет тогда — русский художник, муж внучки французского маршала, выгуливал черную собачку. Метким взглядом он подцепил под кепкой идущего навстречу прохожего знакомое всему миру скуластенькое лицо. Теперь, правда, исхудавшее и словно обведенное двойной линией. В простой спортивной одежде великий танцовщик был неотличим от обычного прохожего парня, борющегося с зимними ветрами на утренней прогулке. Нахальства Игорю было всегда не занимать, веселую непринужденность он с себя сбросил, вспомнив, что читал, будто Нуриев тяжело болен и бежит от общения.

— Простите за беспокойство, Рудольф, но вы ведь Рудольф Нуриев? — Игорю не пришлось бежать за тем, кого он подозревал быть великим танцовщиком. Парень остановился у одного из зданий набережной Вольтера и теперь набирал код двери.

Русский язык сделал свое дело.

— Да, Рудольф…

Собака пританцовывала у них между ног, пытаясь спрятаться от ветра.

— Я — Игорь, русский художник, живу тут неподалеку на Rue Nestle. Здравствуйте, Рудольф.

— Здравствуйте. — Они подали руки. Далее Нуриев набрал код и скрылся в подъезде. — До свидания.

Но это было не всё. На следующий день Игорь опять встретился с Нуриевым на набережной, и на этот раз они погуляли вместе с полчаса. Холодный ветер. Поднятый воротник стеганой куртки танцовщика. Глубоко надвинутое кепи. Знакомое всему миру, только уставшее лицо. Дойдя до моста Искусств, они перешли автостраду и поднялись на мост. Прошли его до самой набережной Лувра — вернулись. Постояли посередине моста, глядя в серую стальную даль в сторону Эйфелевой башни.

Игорь всегда валяет дурака, смешит знакомых, рассказывает умопомрачительные эпизоды из своей приключенческой жизни. По его словам, ему удалось тогда рассмешить и Рудольфа, рассказывая ему истории из жизни русских художников-эмигрантов в Париже, об их попойках и любовных приключениях, ревности и зависти. По всей вероятности, во вторую встречу Игорю удалось уверить Рудольфа, что он не журналист, не агент желтого таблоида, но простой русский раздолбай, только смелый и находчивый. Одна только история о том, как он — буфетчик траулера, разделся, намазался вазелином, но застрял в иллюминаторе в туалете траулера, помню, заставила меня сотрясаться в гомерическом хохоте. Я думаю, за месяц, последний в жизни великого танцовщика (месяц продолжались их совместные прогулки: декабрь 1992 года), Игорь успел рассказать ему не все свои невероятные истории, но большую часть их.

Обезоруженный этим чистосердечным чудачеством, парень в кепке стал делиться с Игорем своими заботами. Из Башкирии к нему добралась юная родственница, и он поселил ее над своей квартирой, в квартире, также принадлежавшей ему, когда-то он хотел сделать из квартир дуплекс, но болезнь разрушила планы. Молодая родственница стала, естественно, водить к себе мужчин. Как-то бессонный, настрадавшись от скрипящего над ним потолка, Рудольф не выдержал и поднялся наверх. Застучал в дверь. Дверь открыл французский мужчина. Не понимая, кто перед ним. Приняв его за обычного соседа снизу, он оттолкнул великого танцовщика. Ну не в полицию же было идти…

Правый патриот по своим взглядам, Игорь нашел в Рудольфе правого патриота. Оба тяжело вздыхали о развале СССР, слава богу, Уфа и Башкирия остались в составе России. (Правым патриотом Игорь и остался. Во время президентской компании Ле Пена был для него расклейщиком афиш и однажды ночью вступил в противостояние с арабским карательным отрядом. Французы-расклейщики сбежали, а он остался один против пятнадцати.)

К концу декабря Игорь отметил, что обыкновенно стремительный Рудольф ослабел. Он прогуливался теперь медленнее, и все его движения теперь выдавали очень большую усталость. Он стал мало разговаривать. Под самый Новый (1993-й) год Игорь, проводив его до двери дома, увидел, что блистательный танцовщик так ослаб, что, набрав код, не может открыть дверь. Дверь была для него уже тяжела. Игорь помог ему, прилег на дверь. Тот вспыхнул глазами в Игоря, переступил порог и, не прощаясь, ушел. Для человека, летавшего над сценой, эта сцена у двери была, видимо, унизительна.

В первые дни января 1993-го Рудольф не появился на набережной Вольтера. Игорь и собака гуляли одни. Шестого января французские средства массовой информации объявили, что в Париже умер Рудольф Нуриев: танцовщик русского происхождения, с австрийским гражданством, директор балета в Парижской опере с 1983 по 1989 год.

Самая отвратительная часть человечества — современники. Человек с моим опытом имеет право на такое заявление. Уж как они меня мучили и мучают: и взрывали, и избивали, и в тюрьму сажали, и дерьмо в меня бросали, а уж словесных оскорблений — не счесть. Бесы, а не современники, тупые дьяволы. Признания от них не дождешься, потому что быть талантливым — это еще худшее прегрешение, чем быть богатым. Богатых ненавидят бедные, а талант ненавидят все. И богатые, и бедные, и пресловутый средний класс. А я имею несчастье быть очень талантливым человеком, да еще и сразу в нескольких областях.

Интернет — страшнейшее изобретение, потому что доселе скрываемые тщательно литературой, искусством и политикой черные души наших современников в интернете сами выворачиваются наизнанку, гордясь своей подлостью и чернотой. Философы-идеалисты или Зигмунд Фрейд — просто счастливчики, что не дожили до появления интернета. Что бы сказали мсье Вольтер и Руссо, спорившие о сущности человека, добр ли он или он изменчив, в соответствии с теми нравами, которые ему прививают, о, чтобы они сказали о разнузданных мерзавцах из интернета! Я давно не жду от этих гаденышей-современников ничего хорошего. Я даже уверен, что они не дадут мне умереть своей смертью, обязательно убьют, канальи.

Тем приятнее исключения, и слабые там и тут очаги, точнее, очажки признания таланта. Я тут недавно и радовался так, что хохотал, и хохотал от парадоксальности случившегося, ибо произошло вот что. Весть о признании пришла с самой неожиданной стороны, из такой области, откуда никак не ожидаешь. То, что она пришла из другой страны, из моего детства, с Украины, из Харькова, — неудивительно. Но она пришла из медицинского учреждения, она прибыла из психоневрологической больницы, и вот это сшибает с ног. Меня признали в психо-неврологической больнице, в знаменитой Сабурке (она же Сабурова дача), поставив в один ряд с русскими гениями. Газета «Вечерний Харьков» в статье «на Сабуровой даче в Харькове побывали многие великие» ставит меня преспокойненько через запятую после Велемира Хлебникова и Всеволода Гаршина и рядом с художником Михаилом Врубелем. Газета аккуратно пишет о нас: «Гостили здесь…». Дело в том, что в больнице создан музей, и там мы все, вышеперечисленные, фигурируем.