Когда месяц спустя Октавия прибыла в Рим, Октавиан не сумел сдержать слез, жалея сестру. Стоял сентябрь, и он уже готов был начать свою первую кампанию против племен Иллирии. Смахнув слезы, он швырнул на стол два письма Антония, переданные ему Фонтеем, и постарался взять себя в руки. Бой выигран, и он скрипнул зубами в ярости, но не на Фонтея.
— Спасибо, что ты пришел ко мне, прежде чем я увидел Октавию, — сказал он Фонтею и протянул ему руку. — Ты честно выполнил поручение, был добр к моей сестре, и мне не нужно, чтобы она это подтверждала. Она… она очень подавлена?
— Нет, Цезарь, она не такая. Поведение Антония сломило ее, но не уничтожило.
Октавиан согласился с его мнением, когда увидел сестру.
— Ты должна жить здесь, со мной, — заявил он, обняв ее за плечи. — Разумеется, перевезем и детей. Ливия Друзилла считает, что тебе нужна компания, а Карины слишком далеко.
— Нет, Цезарь, я не могу, — сразу отказалась Октавия. — Я жена Антония и буду жить в его доме, пока он не попросит меня выехать. Пожалуйста, не ругай меня и не заставляй переехать! Я не передумаю.
Вздохнув, Октавиан посадил ее в кресло, придвинул к ней другое, сел и взял ее руки в свои.
— Октавия, он не приедет к тебе.
— Я это знаю, маленький Гай, но это не имеет значения. Я все еще его жена, а значит, он надеется, что я позабочусь о его детях и его доме, как должна жена, когда ее муж в отъезде.
— А как с деньгами? Он же не может тебя обеспечивать.
— У меня есть свои деньги.
Это ему не понравилось, но гнев его был вызван бессердечностью Антония.
— Твои деньги — это твои деньги, Октавия! Я заставлю сенат выделить тебе достаточную сумму из жалованья Антония, чтобы ты могла следить за его имуществом здесь, в Риме, и за его виллами.
— Нет, пожалуйста, не делай этого! Я буду вести счет своих трат, и он сможет выплатить мне, когда вернется домой.
— Октавия, он не вернется домой!
— Откуда такая уверенность, Цезарь? Я не претендую на понимание чувств мужчин, но я знаю Антония. Эта египтянка может быть еще одной Глафирой, даже еще одной Фульвией. Он устает от женщин, когда они становятся назойливыми.
— Он устал от тебя, дорогая моя.
— Нет, — решительно отвергла она. — Я все еще его жена, он не развелся со мной.
— Только для того, чтобы сохранить «своих» сенаторов и всадников. Никто не может сказать, что он навсегда в когтях царицы Египта, если он не развелся с тобой, его настоящей женой.
— Никто не может сказать? О, перестань, Цезарь! Это ты не можешь сказать! Я не слепая. Ты хочешь, чтобы Антоний выглядел предателем, — это выгодно для тебя, но не для меня.
— Если тебе так легче, верь в это, но это не так.
— Я остаюсь при своем мнении, — вот все, что она сказала.
Октавиан ушел от нее, не чувствуя ни удивления, ни раздражения. Он знал ее так, как только может знать младший брат с разницей в четыре года, ходивший за старшей сестрой словно привязанный, свидетель высказанных вслух мыслей, девичьих разговоров с подружками, подростковых увлечений, влюбленностей. Она была влюблена в Антония задолго до того, как стала достаточно взрослой, чтобы любить его как женщина. Когда Марцелл попросил ее руки, она безропотно покорилась судьбе, потому что знала свой долг и даже не мечтала о браке с Антонием. Он был настолько в руках Фульвии, что восемнадцатилетняя Октавия оставила всякую надежду, если таковая у нее и была.
— Она не переедет сюда? — спросила Ливия Друзилла, когда он вернулся.
— Нет.
Ливия Друзилла прищелкнула языком.
— Жаль!
Октавиан засмеялся, нежно провел рукой по ее щеке.
— Какая чушь! Ведь ты очень рада. Ты не любишь детей, жена, и хорошо знаешь, что эти избалованные, непослушные дети стали бы бегать здесь повсюду, сколько бы мы их ни сдерживали.
Она захихикала.
— Увы! Совершенно верно! Хотя, Цезарь, это не я ненормальная, а Октавия. Дети — это замечательно, и я была бы рада забеременеть. Но Октавия переплюнет даже кошку. Я удивляюсь, что она согласилась поехать в Афины без детей.
— Она поехала без них, потому что, если продолжить кошачью тему, она знает, что Антоний — кот и относится к детям так, как к ним относишься ты. Бедная Октавия!
— Жалей ее, Цезарь, я не против, но не забывай о том, что лучше пусть у нее переболит сейчас, чем позже.
20
Пока Публий Канидий и его семь легионов успешно воевали в Армении, Антоний оставался в Сирии, якобы для того, чтобы наблюдать за войной против Секста Помпея в провинции Азия и собрать большую армию для своей следующей кампании в Парфянскую Мидию. Всего лишь предлог; целый год он медленно, болезненно выходил из запоя. Пока дядя Планк управлял Сирией, племянник Титий заменил Антония и повел армию в Эфес, чтобы помочь Фурнию, Агенобарбу и Аминте Галатийскому справиться с Секстом Помпеем. Это Титий загнал его в угол во фригийском Мидее, и это Титий сопроводил его к азиатскому берегу в Милете. Там по приказу Тития он был убит, о чем Антоний громко сожалел. Он обвинил дядю Планка в том, что тот поручил это Титию, но дядя Планк настаивал, что от Антония поступил секретный приказ. Антоний рычал, что это не так!
Чья в том вина, узнать было невозможно, но Антоний определенно извлек выгоду из этой короткой войны. Он наследовал три хороших легиона из ветеранов, набранных Секстом, и двух великолепных римлян-адмиралов в лице Децима Туруллия и Кассия Пармского, последних оставшихся в живых убийц бога Юлия. После того как они предложили Антонию свои услуги и Антоний принял их, Октавиан своим мелким почерком написал Антонию почти истеричное письмо.
Одного этого достаточно, Антоний, чтобы доказать мне, что ты участвовал в заговоре с целью убить моего божественного отца. Из всех позорных, предательских, отвратительных поступков за всю твою ужасную карьеру это худший. Зная, что эти два человека убийцы, ты взял их себе на службу, вместо того чтобы публично казнить их. Ты не заслуживаешь занимать пост римского магистрата даже самого низкого ранга. Ты не мой коллега, ты — мой враг и враг всех честных, приличных римлян. Ты за это заплатишь, Антоний, я клянусь богом Юлием. Ты за это заплатишь.
— Ты участвовал в заговоре? — требовательно спросила Клеопатра.
Антоний сделал вид, что обижен.
— Разумеется, не участвовал! Юпитер, со смерти Цезаря прошло десять лет! Спроси меня, что я предпочел бы: двух мертвых убийц или двух живых римских адмиралов? Здесь и гадать нечего.
— Да, я понимаю твою логику. И все же…
— И все же что?
— Я не знаю, верить ли мне в то, что ты не участвовал в убийстве Цезаря.
— А мне наплевать, веришь ты или не веришь! Почему ты не уедешь домой, в Александрию, и сама не поуправляешь страной для разнообразия? Тогда я смогу спокойно заняться планами моей войны.