По воле судьбы - читать онлайн книгу. Автор: Колин Маккалоу cтр.№ 126

Как дядя Брута и брат Сервилии (сводный, сводный, я знаю!) ты, вероятно, должен быть информирован о некой истории, которую Цицерон усердно смакует во всех своих письмах, адресованных Аттику, Целию и одни боги ведают кому еще. Ты, может, помнишь Публия Ведия, всадника столь же богатого, сколь и вульгарного. Цицерон встретил его по дороге в Киликию во главе странного шутовского парада: две колесницы, влекомые дикими ослами, в одной сидит бабуин с собачьей мордой, одетый в женское платье, — словом, настоящий позор для Рима. Как бы там ни было, вследствие событий, описанием которых я не стану тебя утруждать, багаж Ведия осмотрели. И нашли портреты пяти хорошо известных молодых римских аристократок, причем все они замужем за очень высокомерными парнями. В их числе жена Мания Лепида и одна из сестер нашего Брута. Я полагаю, что Цицерон имеет в виду Юнию Приму, супругу Исаврика, поскольку Юния Секунда замужем за Марком Лепидом. Если, конечно, Ведий не наставляет рога всем Лепидам. Оставляю тебе решать, как тут быть, но предупреждаю, что скоро об этом заговорит весь Рим. Может, поговоришь с Брутом, а тот — с Сервилией? Лучше ей знать.

Мне и впрямь стало гораздо покойней. Фактически это моя первая пара часов без угрызений и слез. Прошу тебя, сообщи о смерти моих сыновей всем, кому должно. Их матери, моей первой жене. Для нее это будет ударом. Обеим Порциям — моей и Агенобарба. И разумеется, Бруту.

Береги себя, мой Катон. Не могу дождаться, когда увижу твое дорогое лицо.

Еще в процессе чтения Катон вдруг ощутил приступ странного страха. Уж не упоминание ли о Цезаре было тому причиной? Цезарь, Цезарь, всюду и вечно один только Цезарь! Человек, чья удачливость вошла в поговорку. Что там говорил Катул? Не ему, а кому-то еще, кого никак не вспомнить… Катул тогда сказал, что Цезарь — как Улисс, его жизненная энергия так сильна, что поражает всех, кого коснется. Собьешь его с ног — а он тут же вскакивает снова, как зубы дракона, посеянные на поле смерти. Теперь вот и Бибул лишился двух своих сыновей. Он говорит, что Сирия несчастливая для него страна. А где он теперь будет счастлив? Нигде!

Катон свернул письмо, постарался прогнать дурное чувство и послал слугу за Брутом. Тот как-нибудь справится с ситуацией: с известием о неверности своей сестрицы, с гневом Сервилии и с горем Порции, к которой сам Катон не пойдет. Он предоставит эту миссию Бруту. Бруту нравятся подобные поручения. Он присутствует на всех похоронах.

И вот теперь Брут медленно брел к дому Бибула, чувствуя себя очень худо в роли разносчика плохих новостей. Когда он сообщил матери, что Юния закрутила роман, та только пожала плечами. Юния уже достаточно взрослая, чтобы отвечать за себя. Но когда он назвал имя любовника, мать взвилась выше горы Арарат. Этот червяк Публий Ведий? Визг! Зубовный скрежет! Брань, какой не услышишь от портового грузчика! Это был такой взрыв гнева, что Брут убежал, оставив Сервилию. А та побежала в дом Ватия Исаврика, благо он был за углом, и устроила дочери головомойку. Для Сервилии преступлением была не сама измена, а потеря dignitas. Молодые женщины, отцы которых происходят из рода Юниев, а матери — из рода патрициев Сервилиев, никогда не дарили низкорожденным поганкам собственность своих мужей.

Брут между тем уже стучал в дверь Бибула. Его впустил в дом управляющий, в снобизме значительно превосходивший хозяина. Когда Брут сказал, что хочет видеть госпожу Порцию, управляющий посмотрел на кончик своего длинного носа и молча ткнул рукой в сторону перистиля. И так же молча ушел. Демонстративно, словно бы не желая иметь ничего общего с этим странным визитом.

Брут не видел Порцию со дня ее свадьбы. Вот уже два года, хотя к Бибулу он захаживал, и много раз. Брак с двумя Домициями, которых Цезарь соблазнил просто потому, что ненавидел Бибула, заставил Бибула прийти к выводу, что молодой супруге его вовсе незачем выходить к бывающим у него мужчинам. Даже к ее родственникам с безупречнейшей репутацией, таким как Брут.

Направляясь к перистилю, он услышал ее громкий смех, похожий на ржание, и более высокий, более легкий смех ребенка. Там шла игра в жмурки. Порция завязала себе глаза, а ее десятилетний пасынок то дергал мачеху за складки платья, то, не дыша, замирал. Порция, вытянув вперед руки и безудержно хохоча, пыталась его поймать. Иногда ей это почти удавалось. Тогда мальчик прыскал в ладошку и отбегал, но с осторожностью, не приближаясь к бассейну, чтобы Порция не упала туда.

Сердце Брута вдруг сжалось. Почему у него не было такой старшей сестры, с кем он мог бы играть, с кем ему было бы весело, с кем можно было бы поделиться всем-всем? Или матери? Правда, в Риме не очень-то много таких матерей. А молодому Луцию повезло. Он обрел мачеху, каких поискать. Милую прыгающую слониху.

— Есть тут кто? — крикнул он, огибая колонну.

Игроки замерли, обернулись. Порция, сдернув повязку с глаз, громогласно заржала и в сопровождении Луция-младшего понеслась к Бруту и крепко сжала его в объятиях, приподняв с терракотового пола.

— Брут, Брут! — воскликнула Порция, ставя родича на ноги. — Луций, это мой двоюродный брат. Ты его знаешь?

— Да, — кивнул Луций, явно не столь обрадованный, как она.

— Ave, Луций, — поздоровался Брут и улыбнулся, чтобы показать свои белые зубы. Улыбка его была обаятельнее, чем лицо. — Прости, что мешаю вам веселиться, но мне надо бы поговорить с Порцией наедине.

Луций окинул гостя ледяным взглядом отца, пожал плечами и пошел прочь, сердито пиная ногами траву.

— Не правда ли, он прелесть? — спросила Порция, провожая Брута в свои покои. — Не правда ли, здесь прелестно? — спросила она через миг, обводя жестом гостиную. — Здесь так просторно, Брут!

— Говорят, все растения и все существа ненавидят пустоту. Я теперь понимаю, Порция, что это именно так. Ты столько всего сюда натолкала!

— О, я знаю, знаю! Бибул все время твердит мне об аккуратности, о порядке. Но боюсь, этого мне не дано.

Она опустилась в одно кресло, он — в другое. По крайней мере, подумал Брут, с него стерта пыль. Слуг у нее теперь больше, чем в доме отца.

Однако одеваться эта слониха так и не научилась. Бесформенное холщовое платье цвета детской неожиданности лишь подчеркивало ширину ее плеч и придавало ей вид амазонки-воительницы. Но огненная копна волос разрослась, а большие серые глаза сияли, как прежде.

— Как же я рада видеть тебя, — сказала она, улыбаясь.

— И я рад тебя видеть, Порция.

— Почему ты раньше не заходил? Бибул почти год как уехал.

— Это не принято — навещать чужую жену в отсутствие мужа.

Она нахмурилась.

— Это смешно!

— Первые две жены ему изменяли.

— Ко мне это не относится, Брут. Если бы не Луций, мне было бы так одиноко.

— Но у тебя он все-таки есть.

— Я уволила его педагога, старого олуха. И теперь учу мальчугана сама. Он хорошо успевает. Нельзя вбивать в детей знания палкой.