Маша Регина - читать онлайн книгу. Автор: Вадим Левенталь cтр.№ 44

Потом, когда вся эта история стала так подозрительно напоминать дурное советское кино, Маша думала: когда сам Рома понял, что происходит? — тогда ли, когда они, оставив вещи в номере, выпросив у директорши полиэтиленовые дождевики, снова вышли на улицу, чтобы снимать одинокую затактовую сосну на опушке, переливающиеся с ветки на ветку струи, темное клокочущее небо, барабанящее озеро внизу? или тогда, когда, вернувшись в номер, почувствовали, что страшно замерзли, и Рома вспомнил, что у него в машине есть (початая, правда) бутылка коньяка? или тогда, когда они решили, что раз уж досидели до такого часу, грех не поснимать боковое солнце (оно как раз вышло)? — и ей пришло в голову, что Рома ничего не понимал до самого последнего момента, когда солнце уже в общем закатилось, и на мокром хвойном ковре она съехала прямо к нему в руки, и два фотоаппарата прижались друг к другу, мешая им целоваться. И даже когда они вернулись в номер, попросили ужин, налили коньяку, и Рома вышел (скажу, чтобы кофе сварили; хочешь кофе? — ага, — подумала, — телефон не забудь), чтобы позвонить Даше, он наврал ей с три короба про старого приятеля, у которого забухал (Машка? да она к себе поехала, в гостиницу!), он сделал это не потому, что не мог сказать правды, а потому, что не хотел зря расстраивать — он до сих пор не был уверен (то есть просто не спросил себя), будут ли они с Машей спать в одной постели или на разных (но про кофе, кстати, не забыл).

Впрочем, потом, когда работа будет уже в разгаре (первыми они начнут снимать домашние сцены на студии, а санаторий на холме, похожем на голову старого хиппаря — лысом на макушке и патлатом по бокам, закажут на конец сентября — начало октября), Маше уже самой будет не до рефлексии о своей лав-стори — жанр «Янтаря» (название придумала, пока в темноте забирались на холм, — что может быть проще, по названию заведения, а заведение должно называться именно так, действительное его название — ошибка) — скорее уж детектив без преступления — не располагал. Рома так и не объявит Даше, что она права во всех своих подозрениях, Даша будет делать вид, что верит ему, Маше покажется, что нет ничего пошлее, чем ей самой заводить разговор, — ив результате история будет с каждым ходом становиться все пошлее и пошлее. Даша приедет в «Сосны» на два дня, Маша примется снимать ее, не замечая многозначительно-долгих Дашиных взглядов (а равно и насмешливо-всепонимающих глаз то ли Стаси, то ли Люси, которая всегда, по традиции, в курсе) — и более того, она решит, что не будет ее, Дашу, вырезать, — ее оснащенное готовым к бою носиком личико будет хорошо контрастировать с как будто обкатанным в ладонях лицом главной героини, — правда, Даша так и не поймет своего счастья, без нытья: реплику бы, ну хоть одну какую-нибудь, — не обойдется. И в ночь, когда Рома, поймав Машу в коридоре, будет сбивчиво объяснять ей, что ну ведь не нужны же нам тут сейчас разборки, правда, — и она останется одна в комнате, не сможет спать, будет злиться, закрывать насильно глаза, сдаваться, открывать их — в окне будут плыть по небу матовые облака (жемчуг в тени), и если очень-очень постараться, можно будет перещелкнуть зрение и увидеть молочно-белое небо, по которому текут ручьи темно-синей акварели, — к четвертому часу утра, когда уже будет не различить, от обиды ли хочется выть или от злости на себя завтрашнюю невыспавшуюся, Маша поймет, что опять попалась: ибо, как всегда, лучшее, что могло быть, уже произошло, когда три месяца назад она проснулась от солнечной щекотки на глазах, поспешно и смешно слепила губы, облизав их, — Рома сидел на краю кровати с фотоаппаратом и уже поворачивал к ней экранчик с только что щелкнутым кадром, на котором она — рыжая, солнечная, оттененная белизной подушки, которую обнимала овальной рукой, и одеяла, предательски убежавшего с груди, — спала так, как будто не было в ее жизни никогда ничего, кроме этого утра.

Следующим вечером Даша уедет, и Рома, придя к Маше, сядет рядом, скажет, что специально напился вчера с ребятами, чтобы ничего не было, и она поверит, потому что это-то как раз, конечно, правда (не подлец, всего лишь трус, будто она его не знает), но Маше будет не успокоиться — не из-за ревности (к черту всю эту фигню, не до того), а потому, что нутром почувствует, что этому водевильному сюжету не хватает контрапункта настоящей беды, — и проверяя себя весь следующий день, и еще один, поймет, что, и в самом деле, чувство это не было минутной фантазией, что надо к чему-то готовиться, но как готовиться фиг знает к чему, и так и не приготовится — так что когда на третий день раздастся звонок и голос в трубке, который слышала один-единственный раз пять лет назад, но запомнила, как запоминается и на бесконечном реверсе, заезжая концом на начало, крутится в голове всю жизнь какая-нибудь хрень, сообщит ей, что Алексей Алексеевич умер, инфаркт, Маша, сидевшая у монитора, сунет телефон в чашку из-под кофе, хрипло объявит перерыв, дойдет, сдерживаясь, до комнаты, и там наконец, заперев дверь, до пляски в суставах плеч разрыдается.

Из-под пятницы суббота: придется воскресить А. А., чтобы рассказать еще об одной имевшей место встрече, ибо она и впрямь состоялась — получается, незадолго до его смерти. Встреча эта не носила судьбоносного характера для А. А., но Маша по результатам ее приняла решение, которое… Нет, не то чтобы не прими она его, иным был бы сам позвоночный хребет событий (едва ли; что там может быть иным?), более того, это решение она приняла бы, вероятно, и так, потому что, в конечном счете, в этой жизни, похоже, вообще мало что зависит от наших решений, но обстоятельства были бы другими, и другим был бы эмоциональный фон, а вот он-то как раз куда как важен и, не в пример проявлениям взлелеянной Шпенглером воли, способен так повернуть каждое из событий-позвонков, что кривая сюжета окажется другой.

А дело было так. Оказавшись в Петербурге в безделье (встречи и телефонные переговоры отнимали не столько время, сколько нервы) и в одиночестве (Рома все еще пребывал в уверенности, что он хозяин своей судьбы; Даша общаться напрашивалась, но Маша не брала трубку), но главное — в июле, когда город полупустой и теплый, как шершавый, нагревшийся под вечер камень в лесу, Маша подолгу гуляла. Чувство ностальгии, испытываемое ею по нескольку раз в течение дня, а иногда становившееся его, дня, центром тяжести — проходила ли она по Моховой (мелькал призрак спешащей на сцендвижение первокурсницы), оказывалась ли на линиях (на мгновение оживала в полупьяной буйной компании вместе со всеми дерущая глотку — на-аднойна-ге! — одиннадцатиклассница), спускалась ли к воде напротив Летнего (не сама тоска, а воспоминание о ней — точное, как позднейшие копии античных оригиналов) и так далее, и так далее, и так далее, — чувство, объективно очень приятное, поначалу Машу радовало, но потом стало ей подозрительно — как должны быть подозрительны мыслящему человеку все приятные вещи.

Наконец ей стало ясно, что поскольку причиной возникающего эффекта не могут быть здания, детали пейзажа или геометрия пространства (мир не имеет по отношению к нам намерений — сказал бы А. А., туда-сюда махнув сигаретой, и опять Маша постеснялась бы спросить, откуда цитата), то, значит, происходящее происходит только внутри нее самой: каждый раз, когда сердце ее сводит сладкая судорога — это поднимается из могилы памяти мертвая Маша (Маша-одиннадцатиклассница, Маша-первокурсница — это не могилы, а улицы на кладбище) и испытывает сладострастное счастье от мимолетной, эфемерной — какой-никакой, но все-таки жизни. В одну из прогулок, на Литейном, Маша зашла пообедать, вспомнила, какое кафе было через дорогу (ныне вместо кофе — сосиски: продуктовый магазин), и вдруг как будто собственными глазами увидела — с нее, с Маши, свисают гроздьями мертвецы, цепляются за ее полные крови плечи, руки, груди, бока, шею; хватка каждого, как плоскогубцы, и у каждого одна надежда — пожить еще хоть секунду. В панике Маша, пробормотав заказ, стала набирать Петера (он звонил вчера, но не было настроения с ним разговаривать, а теперь это казалось необходимым), но — призраки обретают особую власть над человеком именно в тот момент, когда он скашивает глаз, чтобы поймать их в поле зрения, потому что это они готовы к атаке, а не наоборот, — вместо Петера она набрала А. А.