Я услышал:
— Хорошо, что здесь две кровати.
— В смысле?
— Иначе ты бы спал на полу. Вернее, на ковре. А так — здесь две кровати на солидном расстоянии.
— Подумаешь, — говорю, — расстояние. Пешком два шага. А на крыльях любви…
— Не болтай, — сказала Тася.
— Успокойся, — говорю, — все нормально. Твоя неприкосновенность гарантируется.
— А вот этого ты не должен был говорить. Это хамство. Это ты сказал, чтобы меня унизить.
— То есть?
— Что значит — неприкосновенность гарантируется? Мужчина ты или кто? Ты должен желать меня. В смысле — хотеть. Понятно?
— Таська, — говорю, — опомнись. Мы тридцать лет знакомы. Двадцать лет назад расстались. Около пятнадцати лет не виделись. Ты обожаешь Ваню. Беременна от какого-то Левы. У меня жена и трое детей. (Я неожиданно прибавил себе одного ребенка.) И вдруг такое дело. Да не желаю я тебя хотеть. Вернее, не хочу желать. Вспомни, что ты мою жизнь исковеркала.
— Чем ты рискуешь? Все равно я тебя прогоню.
— Тем более.
— А ты бы чего хотел?
— Ничего. Абсолютно ничего. Абсолютно…
— И еще, зачем ты сказал, что я беременна?
— Это ты сказала, что беременна.
— Разве заметно?
— Пусть даже незаметно. Но сам факт… И вообще… Я не понимаю, о чем разговор? Что происходит?
— Может, ты стал импотентом?
— Не беспокойся, — говорю, — у меня трое детей.
(Я вынужден был повторить эту цифру.)
— Подумаешь, дети. Одно другому не мешает. Кстати, мне рассказывали сплетню о твоей жене.
— Послушай, на сегодня хватит. Я ложусь. Ты можешь выйти на секунду?
— Я не смотрю.
Я быстро разделся. Слышу:
— Знай, что у тебя патологически худые ноги.
— Ладно, — отвечаю, — я не франт…
Тася еще долго бродила по комнате. Роняла какие-то банки. Курила, причесывалась. Даже звонила кому-то. К счастью, не застала абонента дома. Я услышал:
— Где эта сволочь шляется в три часа ночи?
— Куда ты звонишь?
— В Мериленд.
— В Мериленде сейчас девять утра.
Тася вдруг засмеялась:
— Ты хочешь сказать, что он на работе?
— Почему бы и нет? И кто это — он?
— Он — это Макси. Я хотела побеседовать с Макси.
— Кто такой Макси?
— Доберман.
— Неплохая фамилия для старого ловеласа.
— Это не фамилия. Это порода. Их три брата. Одного зовут Мини. Другого — Миди. А третьего — Макси. Его хозяин — мой давний поклонник.
— Спокойной ночи, — говорю.
Вдруг она неожиданно и как-то по-детски заснула. Что-то произносила во сне, шептала, жаловалась.
А я, конечно, предавался воспоминаниям.
* * *
Мы тогда не виделись пять дней. За эти дни я превратился в неврастеника. Как выяснилось, эффект моей сдержанности требовал ее присутствия. Чтобы относиться к Тасе просто и небрежно, я должен был видеть ее.
Мы столкнулись в буфете. Я, как назло, что-то ел. Тася хмуро произнесла:
— Глотайте, я подожду.
И затем:
— Вы едете на бал?
Речь шла о ежегодном студенческом мероприятии в Павловске.
Я подумал — конечно. Однако чужой противный голос выговорил за меня:
— Не знаю.
— Мне бы хотелось знать, — настаивала Тася, — это очень важно.
Я посмотрел на Тасю и убедился, что она не шутит. Значит, все будет так, как я пожелаю. Я обрадовался и мысленно поблагодарил девушку за эти слова. Однако сразу же заговорил про каких-то родственников. Тут же намекнул, что родственники — это просто отговорка. Что в действительности тут романтическая история. Какие-то старые узы… Чье-то разбитое сердце…
Тася перебила меня:
— Я хотела бы поехать с вами.
— Вот и прекрасно.
Мне показалось, что я заговорил наконец искренним тоном. Помню, как я обрадовался этому. Однако сразу же понял, что это не так. Искренний человек не может прислушиваться к собственному голосу. Не может человек одновременно быть собой и находиться рядом…
— Так вы поедете? — слышу.
— Да, — говорю, — конечно…
Мы собрались около шести часов вечера. На платформе уже лежали длинные фиолетовые тени.
На перроне я встретил друзей. Мы решили зайти в магазин. После этого наши карманы стали заметно оттопыриваться.
Тасю я видел несколько раз. Однако не подошел, только издали махнул ей рукой. Рядом с ней бродил известный молодой поэт. Лицо у него было тонкое, слегка встревоженное. Он был похож на аристократа. Хотя в предисловии к его сборнику говорилось, что он работает фрезеровщиком на заводе.
В результате они куда-то исчезли. Растворились в толпе. А может быть, сели в электричку.
Разыскивать Тасю я не имел возможности. В карманах моих тихо булькал общественный портвейн.
А ведь я мог сразу же подойти к ней. И теперь мы бы сидели рядом. Это могло быть так естественно и просто. Однако все, что просто и естественно, — не для меня.
Мы разошлись по вагонам. С нами ехали ребята из «Диксиленда». Они были в американских джинсах и розовых сорочках. Мне нравились их широкие ремни, а вот соломенные шляпы казались чересчур декоративными.
Трубач достал блестящий инструмент. Он дважды топнул ногой и заиграл прямо в купе. К нему, расстегнув брезентовый чехол, присоединился гитарист. Через минуту играли все шестеро.
Они играли с неподдельным чувством, заглушая шум колес. Кто-то передал мне бутылку вермута. Я сделал несколько глотков. Затем, дождавшись конца музыкальной фразы, протянул бутылку гитаристу. Тот улыбнулся и отрицательно покачал головой.
Я перешел в тамбур. Грохот колес тотчас же заглушил джазовую мелодию.
Когда мы подъехали, стемнело. Из мрака выступал лишь серый угол платформы. Да еще круглый светящийся циферблат вокзальных часов. Несколькими группами мы шли к Павловскому дворцу. «Диксиленд» играл «Бурную реку». Затем «Больницу Святого Джеймса». Музыка, звучавшая в темноте, рождала приятное и странное чувство.
Силуэт дворца был почти неразличим во мраке. И только широкие желтые окна подсказывали глазу его внушительные контуры.
Бал начался с короткой вступительной речи декана. Закончил он ее словами:
— Впереди, друзья, лучшие годы нашей жизни!