— Нет, прости, — сказала Лиз.
— Не-а, — к облегчению Трейси, поддержала молодая.
— А имя у тебя есть? — спросила ее Трейси.
— Не-а.
Трейси посмотрела на нее снова. Fille de joie
[127]
, вероятность насильственной смерти в сорок раз выше, чем у других представительниц ее пола. И что тут сделаешь? Да ничего.
— Нет, ну правда, — сказала Трейси. — Как тебя зовут?
— Шевонн. Ше-во-два-эн, каждый раз приходится по слогам, заебалась уже. Это ирландское.
Девчонка умеет писать, пускай только собственное безграмотное имя. Келли Кросс до того тупа, что не могла написать правильно даже «Шуван». У Келли мать ирландка. Финула. Трейси так давно работает, что на ее глазах сменилось три поколения проституток. «Черномазая как есть», — говаривал Барри. Для Барри один черт — что негры, что цыгане, что ирландцы, все одинаково плохи.
Трейси повернулась к Лиз:
— Дашь мне адрес Келли?
— Она жила в Ханслете.
— В Хэрхиллзе, — встряла Шевонн. — Но за так ничё не будет.
За адрес Келли Кросс Трейси уплатила еще двадцать фунтов.
— А теперь обе отъебитесь, — велела она.
На Бат-роуд свернул серый «авенсис», перед носом «ауди» съехал с дороги и припарковался во дворе какого-то заброшенного склада, порушенного осколка недвижимости. Чуток многовато совпадений. Трейси присмотрелась, ища розового кролика, но машина стояла слишком далеко — не разглядеть.
— Опля, — сказала Лиз, и belles de jour
[128]
заковыляли к «авенсису».
— Вот серая машина, — услужливо сообщила Кортни.
— Да, лап, я уж вижу.
Трейси остановила машину в переулке на задах. Заглушила мотор, выбралась, отстегнула Кортни. Дом Келли Кросс — последнее место на земле, куда охота вести ребенка, но выбора нет — не оставишь ведь ее одну в машине посреди сомнительного переулка. С той минуты, когда увидела Келли Кросс в «Меррион-центре», Трейси непрерывно делала выбор — шла бесконечной чередой развилок. Рано или поздно упрется в тупик. Если еще не.
Келли — единственное, что связывает Трейси с Кортни. Избавишься от Келли — оборвется цепочка улик, которая выводит к Трейси. И останутся лишь Имоджен и ее дочка Люси. И Трейси не придется до конца дней своих оглядываться через плечо. Кокнуть Келли Кросс. Соблазнительна сама аллитерация. Сердце неприятно заколотилось. Перерезать ниточку, связывающую Келли и ребенка, Келли и Трейси. Выковать новые ужасные узы, но вычеркнуть претензии Келли Кросс. Кто подготовлен к убийству лучше полицейского?
Калитка на задний двор была открыта. Дворик маленький, мусора столько, что рискуешь приступом клаустрофобии, — старая стиральная машина, задрипанное кресло, черные мешки для мусора, внутри бог знает что. Окна замызганные, потрескавшиеся, затянуты рыхлой паутиной, в паутине мухи. На облупленной краске задней двери скотчем наклеена бумажка — полуграмотной рукой выведено «Кросс». Дверь такая, будто ее не раз вышибали ногами. Трейси вздохнула. Многие годы в полиции она стучалась в такие двери.
И не получала ответа.
Она снова постучала, громче, как положено полицейскому. Ни звука. Осторожно толкнула дверь, и та открылась. В триллерах по телевизору это всегда зловещий момент — за открытой дверью не бывает ничего хорошего, — но, по опыту Трейси, открытая дверь, как правило, означает, что кто-то позабыл запереть.
Дверь вела прямо в кухню. Трейси опасливо ступила внутрь и сказала:
— Келли?
Отчасти она ждала, что Келли вылетит из-за угла, вереща, как банши. Один шаг, другой, и тут она сообразила, что Кортни идет за ней по пятам, словно они играют в «тише едешь — дальше будешь».
— Побудь здесь, лап, хорошо? — сказала Трейси.
Еще пара шагов в кухню, девочка по-прежнему идет следом. Трейси выволокла стул из-за стола:
— Посиди. Только ничего не трогай.
Трейси включила свет. В полицейских триллерах свет не включают. Наверное, чтобы не нарушать атмосферу. Ничего, без атмосферы обойдемся. Не кухня, а угроза здоровью. Припадочная флуоресцентная лампа явила взору пищевые контейнеры из фольги, грязные кастрюли и сковородки, сгнившую еду, прокисшее молоко, и все это подернуто вонью алкоголя и табачного дыма.
— Келли? — снова сказала Трейси, выдвигаясь в коридор. По пути она включала свет. Снаружи сумерки, но сумрак в доме гуще.
Комнатушка на задах. Вся забита коробками, содержимое вываливается — главным образом одежда, только на шодди и сгодится. Дальше гостиная, если это слово уместно. Хуже и не вообразишь. Пустые сигаретные пачки, грязные тарелки, опять контейнеры навынос. Пустые бутылки и банки, из-под диванной подушки торчит шприц, все загажено, все запущено. Трейси читала о Лидсе девятнадцатого века — нищета, непередаваемые условия жизни фабричных бедняков. В нечистотах по колено. Так вот здесь примерно то же самое.
Ни малейшего признака, что в доме живет ребенок, отметила Трейси, — ни одежды, ни игрушек, ни DVD. Она неохотно поволоклась наверх по узкой крутой лестнице. Три двери на выбор, все закрыты. Как в сказке. Или в кошмаре. Перед глазами снова мелькнул Лавелл-парк, Кен Аркрайт плечом вышибает дверь. И какая вонь после этого и мухи…
От ванной тошнит. Не может быть, чтоб Келли водила сюда клиентов. Даже самый непривередливый содрогнется в этом царстве непотребства.
За второй дверью — маленькая спальня. Совершенно пустая. Вообще ничего, лишь комья пыли, грязь, обрывки фольги да редкая пенопластовая крошка, точно картофельные хлопья-альбиносы на голых половицах.
Осталась одна дверь. Трейси помялась — корежит, как представишь, что она войдет, а Келли там обслуживает одного из наименее разборчивых своих клиентов. Она громко постучала в дверь:
— Келли? Келли, это Трейси. Трейси Уотерхаус.
Ответа не последовало, и она осторожно толкнула дверь.
Везде канализационная вонь потрохов и смерти. Даже закаленный полицией мотор Трейси екнул. Келли Кросс распростерлась на постели — вместо головы кровавое месиво, живот взрезан. Одета, видимо, на работу — малюсенькая черная юбка и серебристый блескучий топ под горло. Блестки разлетелись по постели и рыбьей чешуей мерцали под яркой потолочной лампочкой.
Трейси приложила два пальца к ее шее. Пульса нет. Непонятно, зачем проверяла, — и так ослепительно ясно, что Келли мертва. Еще теплая. Трейси предпочитала похолодевшие трупы.
Келли Кросс мертва. Желание Трейси исполнилось. Мысль в мгновение ока обрела плоть, явно поработала черная магия — Трейси догадалась бы, если б хватало сил думать так быстро. Она не верила в магию. В чернейшую темноту, впрочем, верила.