— Ну и кто это сделал, по-твоему? — спросила Трейси. — Клиент небось?
— Ну а кто?
Наверняка Барри думает, что проститутки сами нарываются. Собственно, Трейси в курсе — именно так он и думает. «Шлюхи», — твердил он, и этой привычки из него не выбьешь, что ни говори. («Политкорректность? Со шлюхами? Я тебя умоляю».)
Вдруг накатило — вспомнила, как бесконечно возилась с каталожными карточками во времена Потрошителя. Неблагодарная работенка. Полицейских посылали записывать номера машин в квартале красных фонарей, вычисляли те, что приезжали регулярно, появлялись и в Брэдфорде, и в Лидсе, и в Манчестере. В том числе и машину Сатклиффа, ну еще бы — девять раз допрашивали, поводов придраться не нашли. Ошибка на ошибке. Трейси была наивная, не догадывалась, сколько мужчин ходят к проституткам, — тысячи, из всех слоев общества. Глазам своим не верила. Азартные игры, алкоголь, шлюхи — три столпа западной цивилизации.
До сих пор помнит, как впервые увидела проститутку. Двенадцать лет, в субботу пошла гулять по центру Лидса со школьной подругой Полин Барратт. Бургер в «Вимпи» считался вершиной утонченности, а макияж украдкой в туалете «Шофилдза» — подводка для глаз «Майнерз» — дерзким героизмом. Зашли на дневной сеанс, посмотрели «Что случилось с Беби Джейн?»
[85]
в старом «Одеоне», а потом в переулке где-то у вокзала, в туманной мути зимних сумерек, увидели страшную женщину. Она стояла в дверях — волосы, как у Майры Хиндли
[86]
, мини-юбка, бедра в ямочках посинели от холода и побоев. Веки поблескивали зелеными тенями — Трейси представила себе змею.
— Шмара, — прошипела Полин, и они бежали в ужасе.
Трейси в жизни не встречала таких некрасивых женщин — вопрос о том, чего мальчики хотят от девочек, стал еще загадочнее. Вот мать Трейси, задавленная и консервативная, вот сама Трейси, двенадцатилетняя и невзрачная, — ясно, что им не тягаться с зеленоглазой женщиной в ночи.
— Уж я-то скучать не буду, — сказал Барри. — Торчишь на холоде, мертвых шлюх разглядываешь.
— На холоде? Ты же в фургоне.
Барри тяжело вздохнул и сказал — непонятно к чему:
— Теперь другая жизнь, Трейс.
— Ага. И она лучше. Что с тобой? Впервые в жизни экзистенциальный ужас?
Вряд ли стоило говорить такое человеку, который потерял внука, у которого дочь — овощ. («В стабильном вегетативном состоянии», — поправляла Барбара.) Может, Трейси и сама стабильна и вегетативна, порой думала она по утрам, особенно после пива накануне. Застой.
— Я скучаю по старым добрым временам.
— Они не были добрые, Барри. Хлам, а не времена.
Старые добрые времена. Ей привиделась мертвая кукриджская мадам в бархатном кресле «Городского варьете». Барри, вероятно, помнит, как ее звали, но такого удовольствия Трейси ему не доставит.
— Сколько тебе еще до пенсии?
Барри задержался в полиции дольше ее.
— Две недели. Потом в круиз. Карибское море. Барбара придумала. Черт его знает зачем. Ты-то небось радовалась, когда ушла?
— Нацист ли папа римский? — Трейси натужно хихикнула. — Была бы умнее — не тянула бы столько лет. — Врушка, врушка.
— Слыхала про Рекса Маршалла?
— Рухнул замертво на поле для гольфа. Туда и дорога, Бог не подмога.
— Ну не знаю, начальник он был неплохой, — возразил Барри.
— Может, для тебя.
— В субботу на похороны, значит, не пойдешь?
— Только если заплатят… Барри? Еще кое-что.
— Да всегда еще кое-что, Трейс. Потом умираешь, а потом ничего. Хотя, конечно, для этого и умирать не обязательно, — мрачно прибавил он.
— Мне Линда Паллистер оставила сообщение на автоответчике, — сказала Трейси.
— Линда Паллистер? Эта сбрендившая курица? — Барри не сдержал смешка. Смешок преобразился в глубокий недовольный вздох. Трейси понимала: от Линды Паллистер — к Хлое Паллистер, от Хлои — к Эми, а мысль об Эми заводит во тьму. — Чего ей надо? Что сказала?
— Сказала, что у нее проблемы. Упомянула Кэрол Брейтуэйт.
— Кэрол Брейтуэйт? — переспросил Барри, будто впервые слышит имя.
Плохо он врет, никогда врать не умел.
— Вот именно, Кэрол Брейтуэйт. Убийство в Лавелл-парке. Все ты помнишь, не прикидывайся.
— А, эта Кэрол Брейтуэйт, — сказал он. Воплощенная невозмутимость. — И что?
— Не знаю. Линда не сказала. А теперь не подходит к телефону. Она тебе не звонила?
— Кэрол Брейтуэйт?
— Нет, Барри, — терпеливо сказала Трейси, — если, конечно, ее не воскресили. Линда Паллистер — Линда тебе не звонила?
— Нет.
— Если позвонит, выясни, в чем дело, ладно? Может, она решила признаваться.
— Признаваться?
— Про то, что случилось с ребятенком.
Трейси и сама не понимала, чего дергается. У нее дела поважнее. И она давным-давно ни при чем. Она начинает новую жизнь. Она уходит из дома
[87]
.
— В общем, спасибо за информацию, — сказала она, вдруг вся из себя такая деловитая. — Увидимся.
— Сначала я тебя увижу, кобыла старая.
— Да я с пятницы в отпуске.
— Ну, ты уж возвращайся к моей отвальной.
— Какой отвальной?
— Ха-ха. Отвали.
Этот день когда-нибудь закончится? Очевидно, нет.
Около полуночи зазвонил телефон. Кто звонит в такой час? Беда звонит, вот кто. Сердце стиснуло ужасом. Ее вычислили, кто-то хочет отнять у нее ребенка. Трейси представила себе, как эта беспомощная крошка спит наверху в пустой комнате, и сердце стиснуло сильнее.
Она глубоко вздохнула и взяла трубку, — пожалуйста, пусть это просто Линда Паллистер без царя в голове. К счастью, опять звонил таинственный некто. С минуту они друг друга послушали. Тишина, можно сказать, умиротворяла.