Зато те, кто возвращался и тут же появлялся у «вербовщика»,
были надежны, как скала. Они поступили в Школу милиции, некоторые уже успели окончить
ее и теперь работали в московских органах внутренних дел. Грамотные, хорошо
подготовленные специалисты, с блестящими характеристиками из армии и из школы,
с крепкими знаниями и железными мускулами, они успешно справлялись как со своей
служебной деятельностью, так и с работой на контору.
Но были среди них и избранные. Те, кого завербовали не перед
уходом в армию, а гораздо раньше. Те, кого приметили и начали пестовать, когда
они были еще подростками, учились в школе и только начинали приобщаться к спиртному
и подворотням. Этих брали на романтике. На романтике борьбы с несправедливым
строем, с жестокой и безграмотно организованной системой, на романтике восторга
перед своим превосходством и возможностями манипулирования чужими судьбами,
из-за кулис управляя людьми, их мыслями и поступками. Избранных выбирали только
из сирот, живущих в детских домах, и усыновляли, заплатив при этом, если нужно,
огромные взятки. Их готовили тщательно, ибо им предстояла блестящая карьера.
Одним из избранных был Олег Мещеринов, ныне проходивший
стажировку на Петровке, 38, в отделе, возглавляемом полковником Гордеевым. И
это именно он предложил простой и эффективный план похищения Нади Ларцевой. Он
много раз слышал, как отец разговаривал с дочерью по телефону, и неплохо представлял
себе и характер самой девочки и суть тех наставлений, которыми пичкал ее
Володя. Главное условие всей операции – не привлекать к себе внимания, чтобы
никому и в голову не пришло, что на их глазах похищают ребенка. Надо было
суметь напугать Надю и толкнуть в объятия человека, от которого она будет ждать
помощи. А уж найти такого человека и «подставить» его в нужное время в нужном
месте – дело техники и режиссуры. И куклу Барби придумал тоже Олег. Девочка
может не запомнить лицо человека, который будет ее преследовать, стало быть,
она его просто не заметит и не испугается. Она вряд ли разбирается в
автомобилях и не обратит внимания на то, что ее целый день преследует одна и та
же машина, будь она хоть самой редкой и дорогой иномаркой. Но Барби она заметит
непременно. И если девочка достаточно сообразительна, она обязательно
испугается. А если глупа и невнимательна к советам отца, то будет глазеть на
куклу и легко пойдет на контакт, если попытаться с ней заговорить. Да, Барби –
во всех отношениях удачная находка. Арсен был доволен.
Ему очень хотелось послушать, что теперь запоет эта
хладнокровная непробиваемая Каменская.
Звонок в дверь заставил Настю вздрогнуть. Она покосилась на
Лешу, уткнувшегося в телевизор.
– Откроешь?
– А надо? – ответил он вопросом на вопрос, не трогаясь
с места.
Настя пожала плечами. Звонок прозвенел еще раз.
– Надо, наверное. Мало ли что…
Леша вышел в прихожую, притворив за собой дверь.
Щелкнул замок, и Настя услышала знакомый голос Володи
Ларцева:
– Ася дома?
Она с облегчением вздохнула. Слава Богу, не они! Ларцева
трудно было узнать. Смуглое лицо его посерело, губы приобрели синюшный оттенок,
как бывает у людей с сердечной недостаточностью, глаза были совершенно
сумасшедшими. Он вошел из прихожей в комнату, не раздеваясь, закрыл дверь перед
самым носом у Чистякова и прислонился к ней, с трудом переводя дыхание. «Бегом
бежал, что ли?» – подумала Настя.
– Они забрали Надю, – выдохнул Ларцев.
– Как – забрали? – внезапно севшим голосом спросила
она.
– Вот так и забрали. Пришел домой – ее нет, а тут и
звонок по телефону, мол, девочка ваша у нас, жива-здорова, но это – пока.
– И чего они хотят?
– Остановись, Анастасия. Умоляю тебя, остановись, не
трогай больше дело Ереминой. Они вернут мне Надю только тогда, когда ты
остановишься.
– Погоди, погоди, – она села на диван и сжала виски
руками, – давай все сначала, я ничего не понимаю.
– Не прикидывайся, ты прекрасно все понимаешь. У тебя
хватило выдержки и самообладания не испугаться и избегать контактов с ними. Они
решили действовать через меня. Я клянусь тебе, Анастасия, клянусь тебе всем,
что есть на свете святого: если с Надей что-нибудь случится, я тебя застрелю.
Буду ходить за тобой по пятам до тех пор, пока…
– Так, эту часть я поняла, – перебила его Настя. – И
что я должна сделать, чтобы тебе вернули дочь?
– Ты должна сказать Косте Ольшанскому, что по делу
Ереминой больше ничего невозможно сделать. Костя тебе поверит и приостановит
дело.
– Он и так его приостановит сразу после праздников.
Раньше все равно нельзя, закон не разрешает. Чего ты от меня-то хочешь?
– Я хочу, чтобы ты перестала работать по убийству
Ереминой и чтобы производство по делу было приостановлено. На самом деле, а не
для видимости, – медленно произнес Ларцев, не сводя с Насти немигающих глаз.
– Я тебя не понимаю…
– Да что я, Колобка не знаю?! – взорвался Ларцев. –
Такое дело! Из него грязь во все стороны торчала! Я десять дней убил на то,
чтобы его «причесать», пригладить, грязь эту как-нибудь спрятать, и то до конца
не сумел это сделать, раз ты ее потом разглядела. Колобок такие дела не
отпускает, он их будет грызть до самой смерти. И этими фокусами с липовым
приостановлением ты мне голову не заморочишь.
– Откуда тебе известно, что приостановление будет
«липовым»?
– Сам сообразил. Если ты поняла, как я работал в первые
дни, то должна была понять, и почему я это делал. А коль так – ты не
отступишься. И Колобок тоже. Я вас слишком хорошо знаю.
– А что Костя говорит?
– Говорит, что ты меня раскусила и я вот-вот нарвусь на
скандал. Ася, ну при чем тут Ольшанский? Постановление о приостановлении дела –
это бумажка для следователя, а не для нас, оперативников. Следователь кладет
дело в сейф и забывает о нем до тех пор, пока мы в клювике не принесем ему
информацию, позволяющую продолжить расследование. Это он перестает работать, а
не мы. Поэтому я и хочу, чтобы ты остановилась. Сейчас половина двенадцатого. В
два часа ночи они мне позвонят, и я должен буду дать им гарантии, что ты
оставишь труп Ереминой в покое. Ася, я умоляю тебя, Надя должна как можно
скорее вернуться домой. Может быть, они не сделают ей ничего плохого, но она
испугана, у нее может случиться нервный срыв. Ей и так несладко пришлось, когда
Наташа… – Ларцев запнулся, помолчал. – В общем, имей в виду, Анастасия, если с
Надей что-нибудь случится, виновата будешь только ты. И я тебя не прощу.
Никогда.
– А ты, Володя? Ты сам ни в чем не виноват? Тебе не в
чем себя упрекнуть?
– В чем я должен себя упрекать? В том, что обеспечиваю
безопасность своей дочери? Они зацепили меня почти сразу после Наташиной
смерти. Я разговаривал с тестем – он категорически против переезда в Москву. У
них в Самаре дети и внуки, да и где бы мы стали жить все вместе? Денег на
покупку большой квартиры у меня нет, обменять их жилплощадь на московскую –
никаких шансов, у них две комнаты в огромной коммуналке. Мой отец – беспомощный
больной старик, ему уже за семьдесят, он сам нуждается в уходе, и оставить на
него Надю я не могу. Поверь мне, я перебрал множество вариантов. Хотел даже
нанять женщину, вроде няньки, чтобы присматривала за девочкой, но оказалось,
что мне это не по карману. Хотел сменить работу, но и здесь не вышло.