– Я хочу, чтобы вы запомнили, как вам было страшно и
какую незабываемую ночь вы провели в обнимку с этим страхом. Я хочу, чтобы вы
поняли: сегодня вам дали попробовать только маленький глоточек, чтобы вы лишь
почувствовали вкус страха. В следующий раз вы выпьете всю чашу до дна.
Вы же не хотите, чтобы с вашим отчимом приключилась беда.
– При чем здесь мой отчим? Я перестаю вас понимать.
– Вы все прекрасно понимаете, Анастасия Павловна. У
вашего отчима есть машина, но он человек небогатый, и на гараж у него денег не
хватило. Вы знаете, что происходит с машинами, когда они всю ночь стоят без
присмотра?
– Их угоняют. Вы этим меня пугаете?
– Их не только угоняют. На них совершают преступления,
которые потом приписывают владельцам машины. И владельцам приходится долго
отмываться, доказывая, что их не было за рулем. Хотите устроить Леониду
Петровичу такое развлечение? А еще в машины, стоящие без присмотра,
подкладывают взрывные устройства. Или подрезают рулевую тягу. Или делают
что-нибудь эдакое с тормозными колодками. Хотите?
– Нет. Не хочу.
– И правильно, Анастасия Павловна, – добродушно
засмеялся мужчина. – Не надо этого хотеть, это дурно. Я вам пока ничем не
угрожаю, но если вы поведете себя не правильно, вам придется испытать страх
гораздо более сильный, чем сегодня. Сегодня вы испугались за себя. Завтра вам
придется бояться за других людей, в том числе, и за своих близких. Если вы
этого не знаете, то я вам скажу заранее: этот страх – куда более неприятный и
совершенно непереносимый. Спокойной вам ночи, Анастасия Павловна.
Настя осторожно положила трубку на рычаг, словно она могла
взорваться. Все было сказано предельно ясно и четко: работай по делу Ереминой
по-старому, разрабатывай версию убийства по личным мотивам, и мы тебя не
тронем. Что ж, Каменская, тебе решать. Никто с тебя не спросит, если ты
забросишь линию «Бризак – архив» как бесперспективную. Тебе доверяет Колобок,
тебе доверяет следователь Ольшанский, тебе доверяет Андрей Чернышев, хоть и
ворчит, что ты ему не все рассказываешь, но все-таки признает за тобой
первенство. Морозов? Будет только счастлив, если ты от него отстанешь. Стажер?
О нем и речь не идет. Будет делать, что ему скажут. Так как же, Каменская?
Отступишься или попробуешь еще поцарапаться? Страшно…
Настя приподнялась на диване и спустила ноги на холодный
пол.
– Кирюша! – позвала она шепотом.
Тут же из прихожей донесся легкий шорох, еле слышно
застучали когти по паркету. Овчарка неторопливо подошла и села рядом,
вопросительно глядя на Настю.
– Кирюша, я боюсь, – все так же шепотом сказала Настя,
словно пес мог ее понять и что-нибудь ответить. Вообще-то она была недалека от
истины, Кирилл и в самом деле был собакой выдающейся. Андрей загодя присмотрел
будущих родителей щенка и терпеливо ждал, когда две овчарки, обладающие уникальными
данными по части слуха, чутья и сообразительности, подарят ему желанного
наследника. Он пестовал, холил и обучал Кирилла, у которого в родословной было
записано длинное и совершенно неудобоваримое имя, и добился того, что пес если
и не понимал человеческих слов (кроме, конечно, команд), то уж интонацию
чувствовал безошибочно. Впрочем, количество выполняемых команд было столь
огромным, что вполне заменяло речевой контакт.
– Мне страшно, Кирюша, – повторила Настя чуть громче.
Собака занервничала, пасть приоткрылась в беззвучном
рычании, глаза блеснули недобрым желтым огнем. Настя где-то читала, что при
страхе, как и при других отрицательных эмоциях, почки интенсивно вырабатывают
адреналин, и животные ощущают его специфический запах, моментально реагируя на
испуганного человека. «Он понимает, как мне страшно», – подумала она.
– Что же нам делать? – продолжала Настя, стараясь
говорить увереннее, чтобы заглушить страх. – Может, бросить все к чертовой
матери и жить спокойно? Как ты думаешь, Кирюша? Леня у меня, конечно, еще
молодец, пятьдесят семь лет, ничем не болеет, занимается спортом, двадцать пять
лет в розыске проработал, с ним не так-то просто справиться. Но он мне не
чужой, я его люблю, я к нему очень привязана, он заменил мне отца.
Разве я имею право рисковать?
Она включила верхний свет в комнате и начала медленно
расхаживать взад и вперед, опустив плечи и приволакивая ноги в мягких
шлепанцах. Неподвижно, как статуя, сидящий Кирилл настороженно наблюдал за ее
передвижениями.
– Еще у меня есть Лешка, рассеянный растяпа,
талантливый математик, но ужасно наивный и доверчивый. Его обмануть и поймать в
капкан ничего не стоит. Лешка мне тоже очень дорог, я знаю его еще со школы, он
был моим первым мужчиной, я чуть было не родила ему ребенка. Он мой
единственный близкий друг, у меня ведь, Кирюша, нет ни одной подруги.
Странно, правда? Может, я и не люблю Лешку той страстной
любовью, о которой пишут в книгах, но я, наверное, на такую любовь просто не
способна. Я его люблю, как умею. Конечно, у него бывают заскоки по части ярких
пышногрудых брюнеток, но это длится от двух часов до двух дней, а потом он
возвращается ко мне, потому что нам хорошо друг с другом и плохо со всеми
остальными. Ну, что греха таить, и у меня были другие мужчины, в одного из них
я даже была влюблена до замирания сердца. Но все равно Лешка был и остался моим
самым близким и родным. Между прочим, никто никогда не будет выхаживать меня
так, как Чистяков, когда я болею. А болею я, Кирюшенька, порой довольно тяжело,
имей это в виду. У меня была травма спины, и теперь, стоит мне поднять
что-нибудь тяжелое, она довольно громко заявляет о себе. Тогда я ложусь на пол,
потому что не могу лежать на мягком диване, и тихо погибаю. А Леша делает мне
уколы, готовит еду, помогает встать и вообще выполняет функции медсестры. В
такие дни он переселяется ко мне, хотя живет и работает в Подмосковье, и
добираться от моего дома до работы ему приходится два с половиной часа. Но он
ни разу не пожаловался и ни разу не отказался мне помочь. Так как ты думаешь,
Кирюшенька, имею я право рисковать Лешей Чистяковым?
Мерная ходьба и крепнущий звук собственного голоса успокоили
Настю.
Озноб, сотрясавший ее, прошел, она даже немного согрелась,
руки уже почти не дрожали. Она внимательно посмотрела на собаку и убедилась,
что и та стала гораздо спокойнее. «Хорошо, – удовлетворенно подумала она. –
Значит, мне и в самом деле удается взять себя в руки. Кирилл это чувствует».
Настя рискнула расширить сферу активности и вышла на кухню.
Пес незамедлительно последовал за ней, сев у двери и опять застыв как изваяние.
В три часа ночи Насте наконец удалось поесть и выпить
крепкого свежезаваренного кофе, около четырех она настолько осмелела, что
простояла минут двадцать под горячим душем. К шести утра она собрала со стола исписанные
и исчерченные непонятными закорючками листы бумаги, разорвала их на мелкие
кусочки и выбросила в мусорное ведро. Кирилл мирно лежал у ее ног, положив нос
на мягкий шлепанец, всем своим видом как бы говоря: