Савва присел на кресло к журнальному столику и начал сосредоточенно изучать письма и фотографии. Олег Глебович наконец произнес свой тост. Для него всегда это было мучительно, потому что все умные слова терялись, едва он поднимался с фужером в руках. И в итоге произносились одни банальности, из-за чего он потом долю переживал.
Через час гости начали расходиться, Савва тоже направился в прихожую.
— А ты куда? — удивилась Римма и повернулась к Геннадию: — Такого мужика спровадили! Он вам все ваше достояние сохранил!
— Да что, я не против, — начал было Геннадий.
— Нет уж, я его теперь никуда не отпущу. Он еще письма не дочитал. И вообще, женщине гораздо спокойнее, если мужчина рядом.
Слова прозвучали двусмысленно, но никто не обратил внимания.
Глава 13. Свидетели Пронькины
«Хороша парочка, Владлен и Леокадия. Впору мексиканский сериал снимать. Владлен, правда, не очень катит, лучше бы какой-нибудь Леонардо или Викторио. Нужно ж с такими именами всю жизнь кантоваться».
— Леокадия Петровна дома? — спросил Никита из-за двери в ответ на подозрительное «кто?».
Так и подмывало ответить как полагается: «Конь в кожаном пальто!», но Никита сдержался и прогремел: «Милиция».
Вообще-то прокуратура, но «милиция» понятнее, а что там с извилинами у Леокадии, пока неизвестно, может, склеились от неупотребления
— Удостоверение покажите, пожалуйста!
Ух какие мы бдительные!
Никита поднес раскрытую книжечку к глазку — пусть Леокадия любуется на его фото 3x4. А что, парень хоть куда, взгляд туповат, но это ничего. Никита не понимал, почему на всех фотографиях он получается или тупым, или заспанным. На документы, конечно, снимаемся, а не для любимой девушки и не для мамы, чтобы на тумбочку поставила изображение сыночка. И все-таки неприятно, когда с удостоверения на тебя смотрит угрюмый недоумок Никита пытался найти оптимальное выражение лица для съемок и даже пошел на эксперимент. Он зашел в кабинку моментального фото и сделал четыре фотографии с разными выражениями лица. Результат вышел такой интересным, что веселился весь отдел. Снимки могли служить прекрасной иллюстрацией к известным четырем типам нервной системы, правда типажам умственно не вполне полноценным.
Сначала Никита решил улыбаться, не так, конечно, как на американских документах, где непременно демонстрируют квалификацию своего зубного врача, а слегка — мол, у нас все в порядке, держи хвост пистолетом. На фото вышел все тот же недоучившийся идиот, но еще и развязный. Его лицо говорило: «Все путем! Нормалек, братишка!» Следующий экспериментальный экземпляр являл картину буйного помешательства. Картина «Перед грозой»: брови сдвинуты, губы поджаты, глаза мечут громы и молнии, но заметно, что идиот. В действительности Никита хотел изобразить на лице строгость и бдительность.
— А это! Это! — заливалась Катя Калачева, когда Никита показывал в прокуратуре результаты своего эксперимента: — У тебя что, конфетку украли?
— Какую конфетку! — возмущался Никита, — Здесь у меня на лице сочувствие написано.
— А тут что? Тут-то? Ты что, мыло проглотил? Или тебя палкой по голове стукнули?
— Сама ты мыло проглотила! Здесь я «совершенно спокоен»!
В конце концов все снимки пошли в дело — фотографии-то постоянно требуют, не напасешься. Развязный весельчак украсил читательский билет в Публичную библиотеку, куда Никиту иногда посылали смотреть подшивки газет. Буйный помешанный пригодился для пропуска в бассейн, а «съевший мыло» флегматик был сейчас предъявлен прекрасной Леокадии вместе со служебным удостоверением.
Даму фотопортрет устроил, и она отперла дверь, сняв с нее тяжелый крюк.
— Чего так поздно-то? — бурчала она.
— Значит, нужно, — ответил Никита, который до конца рабочего дня сидел в «Россане». — Работы много.
Наконец дверь открылась, и он смог войти в прихожую.
— Леокадия Петровна Пронькина? — уточнил Никита.
— Да, я самая, — ответила та. Она была в розовом фланелевом халате, надетом на свитер с высоким горлом. Что ж, ясное дело, топят везде плохо. — Вот видите, какой у нас холод! Стекла-то повылетели. А кто вставлять будет? Я на вас жалобу напишу.
— А я при чем?
— Кто стеклить будет, я вас спрашиваю? — взвилась Леокадия Пронькина, — В жилконторе говорят, мы ваших стекол не колотили и стеклить не обязаны! И вы туда же, прохвосты! Нам чего ж теперь, подыхай? Вон у меня и ноги посинели!
— Погодите, разве я ваши стекла колотил? — возмутился Никита.
— А что? Так и есть! Вы же милиция, распустили тут бандитов этих, мафию развели! Они безобразят, а отвечать кто-то должен. Милиция отвечает! Значит, вы и стеклить обязаны!
— Я хотел с вами поговорить насчет убийства. Сосед ваш погиб.
— Вот сначала застеклите, а потом и поговорим! — отрезала Леокадия.
Взять сейчас и уйти, и пусть сидит. Получается, милиция бандитов развела, а не такие «замечательные» свидетели! Попробуй раскрыть преступление, когда только и слышишь: «Не видел, не в курсе, не знаю!»
Никита порой терял ощущение реальности. Так случилось и в этот раз. Нужно бы махнуть рукой на склочную тетку, а не спорить с ней, но разве удержишься?
— А я при чем, — Пронькина перешла на визг, — что, я свои стекла колошматила! Вова-а! — истошно крикнула она.
Примчался мужичонка в трениках и свитере с залатанными локтями.
— Вова! Корвалол! — визжала Леокадия, делая вид, что готова рухнуть на пол
Владлен (он и был Вовой) бережно усадил супругу на табурет, бросился в комнату и бегом вернулся с пузырьком и стаканом воды, видимо, не в первый раз.
— Тридцать капель, — прохрипела жертва мафии.
— А я слышал, что все эти капли ни хрена не помогают, — простодушно заметил Никита, — просто самовнушение срабатывает. И потом, пока считаешь капли, успокаиваешься.
Пронькина тем не менее демонстративно выпила лекарство, а затем долго дышала, схватившись рукой за левый бок.
— Ну, ладно, я пошел.
Никита повернулся к двери. В этой квартире ему было противно решительно все, начиная от круглого лоскутного половичка у двери, и кончая самими Пронькиными. Все, включая хозяев, было старое и застиранное, чистое и залатанное. А между двойными дверьми располагался целый склад трехлитровых банок. «Ненавижу банки», — подумал Никита.
— Ой, молодой человек! — ожила Пронькина.
— Ну?
— Вы куда это?
— За стеклом пошел! — буркнул Никита, но остановился.
— Ну ты, эта… не нужно, — подскочил к нему Владлен-Вова. — Эта… Щас. Ты погоди. Так не эта… Вот.
Речь была убедительной. Никита повернулся и уставился на Пронькину: