Алая маска - читать онлайн книгу. Автор: Елена Топильская cтр.№ 15

Елизавета Карловна говорила таинственным тоном, а у меня в мыслях вставала картина безумных елисаветинских ночей в душном дворце, где под томное итальянское бельканто вершились великие романы и великие же предательства, порой влиявшие на судьбы государства. Очаровательная наперсница, посланная передать знак любви и не сумевшая сдержать своих собственных чувств; простодушный иностранец, так и не оценивший пролившейся на него благодати — любви царственной особы, пусть и не любви, а так, мимолетной прихоти, все равно. Как дети в темном лесу, они жались друг к другу, не зная, откуда ждать смертельной опасности, не умея притвориться, чтобы этой опасности избежать, и самое главное — не умея скрыть свое преступление…

— Конечно, императрице тут же донесли о вероломстве ее фрейлины и певца, объекта страсти, — продолжала тем временем Елизавета Карловна. — И наказание не замедлило свершиться. Под утро в комнату фрейлины ворвались гвардейцы, разбудили ее, спавшую в жесткой и узкой постели, громкими голосами и топотом, и указали ей на труп ее любовника, итальянского певца, лежавший у камина под зеркалом. Тело певца было полуобнажено, лицо скрывала алая маска-домино, знак несостоявшейся монаршей милости. Певец был задушен. Картину преступления освещали пять свечей в канделябре… Фрейлину тут же бросили в острог, где она и скончалась через несколько месяцев… — тут девушка сделала драматическую паузу, — произведя на свет младенца. Моего прапрадеда. Императрица, чувствуя свою вину за то, что младенец остался сиротою, пожаловала ему баронский титул и дала фамилию. Немецкую, чтобы стереть всякое воспоминание об отце-итальянце, и имя дала немецкое, Фридрих. И мать его императрица похоронить хотела, как подобает, но не сумела…

— Почему же? — хотел спросить я, но не решился, только взглядом выразил свой вопрос.

— Потому что тело покойной пропало… — шепотом продолжила девушка.

— Куда же?… — начал я, но Елизавета Карловна не дала мне договорить.

Еще более подавшись ко мне, она тихо произнесла:

— Теперь она здесь…

— Здесь? — я был удивлен. — Почему вы…

Я хотел спросить, почему Елизавета Карловна считает, что ее прапрабабка загадочным образом перенеслась в наше время, но она снова не дала мне закончить. Оглянувшись на покойника, она зашептала:

— Потому что вот это… Все так же, как было тогда…

Бросив взгляд за мое плечо, она вздрогнула и быстро задышала. Я обернулся. За моей спиной стоял барон, все в той же стеганой домашней куртке и несвежей сорочке — так и не сменил ее. Неужели я так увлекся рассказом девушки, что не услышал шагов барона? Я быстро глянул на жандарма у двери; тот, отвернувшись, делал вид, что старательно рассматривает свое отражение в зеркале.

Вид у барона был еще более недовольный, чем полчаса назад в его кабинете, когда он рассказывал мне об обстоятельствах обнаружения трупа. Он, заложив руки за спину, покачивался на носках туфель и молчал.

— Лиза, идите к себе, — наконец сухо сказал он. — Вам нечего тут делать.

И юная баронесса, покорно присев, опустила глаза и, подхватив юбки, проскользнула мимо нас к выходу, чуть было не наступив на покойника. Барон проводил ее глазами, словно желая убедиться, что она покинула залу.

— Надеюсь, Алексей Платонович, что вы не приняли всерьез весь тот вздор, которым вас тут потчевала моя дочь, — обратился он ко мне так же сухо, как и минуту назад к дочери.

Я почувствовал, что краснею; черт побери эту краску! Ведь я — должностное лицо, крепкий мужчина недюжинного росту, и такой силы, что некоторые знакомые называют меня Медведем, — и не могу совладать с этим детским недостатком, выдающим натуру трепетную и нежную…

— Надеюсь также, излишне упоминать, что род наш ведет свою историю от Великого курфюрста. А вовсе не от безродного фигляра, какого-то итальянского буффа. Надо же такое придумать! Единственное правдивое слово в этой сказке, так это то, что один из баронов Реденов был женат на фрейлине Елизаветы Петровны. И закончим на этом обсуждать всякие нелепые вымыслы. У дочери моей воображение чересчур развито. Скажите, скоро ли заберут отсюда тело?

Я с трудом перевел свое внимание с трогательной истории середины прошлого века, которая нашла, странным образом, продолжение в наши дни, на вопрос барона, который, и это вполне объяснимо, занимал его в данную минуту более всего, как хозяина дома.

— Следует выполнить еще некоторые формальности, и тело будет увезено в прозекторскую так скоро, как только возможно, — ответил я максимально любезно, вполне понимая его чувства. — А пока не позволите ли мне осмотреть приватную половину дома? Поверьте, что того требуют интересы следствия…

Барон посмотрел на меня так, будто я проявил верх неприличия, воспользовался гостеприимством хозяев и за руку был схвачен в личных покоях, куда полез из досужего любопытства. Все-таки порода всегда сказывается; как умеют природные аристократы дать понять свое неудовольствие, даже бровью не шевельнув! Но это, впрочем, одни эмоции; а на словах барон, надо отдать ему должное, был сама любезность и ни в чем не препятствовал.

Ничего не говоря, он повернулся и пошел вон из залы, сделав жест рукой, чтобы я следовал за ним. Конечно, сыскная полиция уже осмотрела весь дом, но я захотел составить свое мнение о месте, где обнаружен был труп, и с точки зрения следственной необходимости это было вполне извинительно.

— Прошу только учесть, что состояние моей супруги не так хорошо, чтобы вы могли задавать ей вопросы, — негромко заметил барон, идя впереди меня. — Врач еще при ней, и прогноз дает весьма неприятный.

— Поверьте, я вам соболезную, Карл Густавович, — от души ответил я. Но вряд ли мое участие имело для него какое-то значение, так что он ничего не ответил и даже не обернулся.

Только у двери покоев жены барон повернул голову и взглядом дал мне понять, чтобы я не усердствовал слишком. Но я и без того ощущал себя слоном в посудной лавке.

Из-за двери слышались тихие стоны, и это смутило меня — я и не предполагал, что баронесса так плоха. Но отступать было уже поздно, и я вслед за бароном прошел в двери спальни баронессы.

Окно в спальне было распахнуто настежь, но все равно там стоял какой-то тяжелый дух. Около постели со сбитыми простынями сидел на стуле доктор из немцев, с острой бородкой и в пенсне, держа за руку баронессу. Я с трудом узнал в не-прибранной, со спутавшимися волосами, женщине в нижней рубахе, метавшейся по подушкам, всегда такую холеную и приветливую светскую даму. Казалось, Ольга Аггеевна постарела лет на двадцать. Лицо ее было совсем серым, глаза закрыты, губы спеклись. Голова ее с необыкновенной быстротой поворачивалась то к доктору, то от него к окну. Неужели это она всего меньше суток назад вернулась с бала, где веселилась в карнавальном костюме?

У изголовья постели на полу стоял таз с горячей водой, в которой мокли салфетки, видимо, прикладываемые к груди больной; рядом брошен был докторский чемоданчик, раскрытый, словно пасть хищного животного, из которого, подобно клыкам, торчали остро блестевшие врачебные инструменты в темных футлярах.