Роковая роль - читать онлайн книгу. Автор: Елена Топильская cтр.№ 28

С трудом разбирая почти слепой машинописный шрифт, отчасти потерявшийся при копировании, я прочла выдержки из протокола осмотра трупа: тело Буровой Л. обнаружено на берегу реки, наполовину в воде, одежда смещена, нижняя часть туловища обнажена, белье разорвано, трусики найдены в пяти метрах от тела, обувь не обнаружена. Трупное окоченение хорошо выражено, кости при пальпировании подвижны. Я расправила следующую страничку. Внутреннее исследование: содержимое желудка — так, это пока пропустим, ничего особенного; оскольчатые переломы четырех ребер по передне-подмышечной линии слева, кровоизлияние в полость плевры, разрывы плевры, односторонний пневмоторакс; причина смерти — рефлекторная остановка сердца в результате травмы рефлексогенной зоны. Повреждения возникли от нанесения не менее, чем четырех ударов тупым твердым предметом, возможно — кулаком или обутой ногой, в левую половину грудной клетки. И наконец — этилового спирта в крови не обнаружено.

Из записей в ежедневнике, которые следовали за датой, обведенной черным фломастером, можно было понять, что самого Бурова неоднократно вызывали в прокуратуру и допрашивали по делу об убийстве его жены. В октябре — пропуск трех дней, чистые даты, перечеркнутые латинской буквой «Z», и над каждой датой аббревиатура «ИВС», что означает «изолятор временного содержания». А на четвертые сутки — «зайти в прокуратуру за документами». Так, понятно: Бурова задерживали на трое суток по подозрению в убийстве собственной жены. Но выпустили без последствий, обвинения не предъявили.

К концу ежедневника записей было все меньше и меньше. Некоторые страницы заложены водочными этикетками, почерк владельца ежедневника менялся в худшую сторону, становился все менее разборчивым. На страничке 31 декабря — горькая запись: «С Новым годом, Леха. Счастья тебе уже не видать, валить надо отсюда. В Питер или на край света. Без Лили все равно».

Я перелистала ежедневник с первой страницы. Две страницы, относившиеся к сентябрю, склеились, и с первого раза я их пропустила. Я аккуратно разлепила страницы, стараясь не повредить текст. На первый взгляд — ничего особенного, какие-то текущие дела, но вдруг мой взгляд упал на самую нижнюю строчку. Там мелкими буквами было выписано несколько слов, и, прочитав их, я не поверила своим глазам. Эти слова даже не были заключены в кавычки, но подчеркнуты. И выписаны тщательно, гораздо тщательнее, чем обычно писал автор ежедневника. Эх, Буров, Буров, почему ты не сказал в пятницу, что уже слышал эти слова? Может, если бы ты поделился с нами, ты остался бы жив. Но ты промолчал. Почему? Вряд ли ты забыл про них. В квартире у Климановой ты не мог про них не вспомнить, потому что видел ее предсмертную записку. А я сказала тебе и Пете Козлову про то, что услышала в телефонной трубке. Именно эти слова ты записал в свой ежедневник десятого сентября два года назад. Именно это:

«Тебя никто не любит, ты должна умереть».

В восемь утра я спохватилась, что телефонная трубка так и лежит у меня под подушкой. Я подкралась к собственной постели, как будто именно там затаилось привидение с безжизненным телефонным голосом, и осторожно поднесла трубку к уху, вознося про себя молитвы, чтобы мне услышать короткие гудки. Но не тут-то было; в трубке по-прежнему раздавалось дыхание и невнятные шорохи. Было полное ощущение, что этот неизвестный находится у меня в квартире. Психанув, я бросила трубку на рычаг, и тут же телефон зазвонил снова.

Накрыв аппарат подушкой, я набрала по мобильнику номер дежурной части РУВД. Долго никто не подходил, потом ответил заспанный Спицын.

— Маша, ты, что ли?

— Я! — заорала я в трубку. — Вы там спите, а меня маньяк преследует!

— Ты чего? — удивился Спицын. — Я думал, ты спишь.

— Заснешь тут! — меня трясло в самой натуральной истерике. — Он мне всю ночь звонит! Ты слышишь? До сих пор звонит!

— Маш, ты, во-первых, успокойся. Во-вторых, кто звонит?

— Это я и сама хотела бы знать!

— Успокойся, — еще раз рассудительно повторил Спицын. — И скажи — он тебе угрожает?

Я растерялась.

— Нет… Просто молчит.

— Ну вот видишь. Ничего страшного. Вот если бы он угрожал…

— Боря, ты издеваешься надо мной? — я почувствовала, как к глазам подступают предательские слезы. — Я-то ладно, но у меня ребенок. Если этот тип знает мой телефон, кто ему мешает узнать мой адрес? Это же маньяк! Сделайте что-нибудь, пожалуйста! — вот тут я расплакалась по-настоящему.

Боря, похоже, закрыл трубку рукой, и в дежурной части начались какие-то переговоры, после чего трубку взял оперативный дежурный Василий Макарыч.

— Маш, ну чего ты раскисла? Сейчас машину пришлю, ребята лестницу проверят, ребенка твоего отвезем в школу, а тебя на работу.

— А потом? А из школы кто ребенка заберет? А ночью? А вдруг он попытается вломиться?!

— Да ладно, успокойся. Если бы хотел вломиться, не звонил бы. Ну чего ты прямо, как будто с психами никогда дела не имела!

Несмотря на разумные доводы сотрудников дежурной части, я никак не хотела соглашаться с тем, что ничего особенного не произошло. Бедная Климанова! Как я ее теперь понимала! У меня хоть Хрюндик за стенкой, а каково ей было в пустой квартире?

Поговорив с Макарычем, я отправилась на кухню и ревизовала свои запасы успокоительных средств. Запив какой-то просроченный транквилизатор валерьянкой, я подумала о том, что если бы у меня не было Хрюндика, то, наслушавшись этих безумных звонков, я бы в недобрый час тоже могла наглотаться димедрола, лишь бы не слышать того, что по ночам доносится из трубки.

Кое-как приведя себя в порядок, я растолкала Гошку, сообщила, что в школу он поедет на милицейской машине, а домой пусть один не возвращается ни в коем случае, я приеду за ним в школу. Сонный ребенок ничему не удивился и покорно согласился на все.

На милицейском «козлике» мы с помпой подъехали к школе, я проследила, чтобы ребенок вошел в школьные двери, и меня повезли в прокуратуру.

В кабинете у шефа выдержка снова мне изменила. Не успев вымолвить ни слова, я стала плакать. Но у шефа был наготове полный арсенал, специально припасенный для таких случаев. Для начала он достал огромный квадратный носовой платок, потом накапал мне двадцать капель валерьяночки, потом сунул в зубы конфету и придвинул чашку чаю с мятой.

После этих реанимационных мероприятий я с грехом пополам изложила шефу события прошедшего уик-энда и спросила совета. Шеф помолчал и пожевал губами.

Потом отобрал у меня недоеденную конфету и запил ее чаем.

— Для начала, — сказал он мне, — вам нужно переехать. Есть куда?

У меня затряслись поджилки.

— Владимир Иванович, вы считаете, что так опасно?

— Нет, я считаю, что в таком состоянии вы работать не сможете, — невозмутимо пояснил прокурор. — Если некуда переехать, хотя бы на время, то поселим вас в гостиницу.