Хроника стрижки овец - читать онлайн книгу. Автор: Максим Кантор cтр.№ 88

Давайте порадуемся за народ Венесуэлы.

Умер Уго Чавес.

Чавес был, безусловно, храбрым человеком, в этом трудно усомниться. Он любил свой народ и переживал за независимость своего народа; это сегодня редкость. Он умел сохранить достоинство, будучи главой очень маленького государства, – перед лицом глобальной недружелюбной политики. В его государстве не было концентрационных лагерей и пыток, тюрьмы Гунтанамо, резерваций, заискивания перед корпорациями. Он не бомбил другие страны.

Мне приходилось встречать людей, для которых само существование Чавеса – индейца, умеющего говорить, не кланяясь с государством, которое однажды истребило индейцев, – было значимым. Он доказал, что можно быть смелым.

Чавес на короткий момент оживил риторику шестидесятых годов, показал, что свобода – это не только рекламный слоган, который говорят по телевизору перед точечной бомбардировкой.

Чавеса называли тираном – хотя никто из тех, кто называл его тираном, от Чавеса не пострадал.

В реакциях на смерть – много реплик обеспеченных граждан, они радуются так бурно, словно победили мировое зло. Любопытно то, что этим гражданам Чавес зла не делал, а называют они покойного монстром, сатрапом и чудовищем – из инстинктивного чувства угодничества перед своими работодателями и той идеологии, которая их кормит.

Чудовищем Чавес не был, он был просто храбрым человеком. Проиграл он не Америке, а просто болезни. Сражался он храбро. Снимите шляпу.

Понятно, что определенное общественное положение заставляет злорадствовать по поводу его смерти.

Вполне понятно, что работодателям надо показать преданность и показательно вылизать жопу.

Но так далеко высовывать язык никто не заставляет.

Пожелание президента создать «единый учебник истории» стало поводом для шуток. Всякий высказался в том плане, что скоро Малюту Скуратова прославят аки Михайло Ломоносова, а протоколы Счетной палаты будут печатать на бересте. Сама мысль об унификации – пугает.

Между тем ничего угрожающего для свободной мысли сказано не было.

Вообще говоря, призыв к историкам взять на себя труд написать ответственную историю – как то делали Соловьев или Ключевский – прозвучал своевременно. Таких «единых» историй в России, увы, было не особенно много – а дискретных, по репликам рассыпанных, сочиненных в жанре доноса или анекдота – вот таких хватало.

У тех, кого Солженицын именовал «образованщиной», было не в чести читать Сергея Соловьева – да кто бы осилил такую махину, – но мало кто не ссылался на пикантности маркиза де Кюстина и колкости Герберштейна. В те годы мы принимали за историю Отечества – путевые записки иностранных путешественников, нам казалось, что вот французский маркиз нечто такое углядел, что Ключевский, Костомаров и Карамзин не отметили. И прятали под подушки сочинения разоблачителей режима – Авторханова и Конквиста, идеологические книги с фальшивыми цифрами, с тенденциозными сведениями. Это – считалось подлинной историей, хотя фактов истории в том было куда меньше, чем в унылых мемуарах советских военачальников, которые рассылали по провинциальным библиотекам: кому нужны перечисления полков и дивизий. Однако – это была поразительная по информативности история. В 1970-е годы в России был издан уникальный корпус литературы по истории века – в мемуарах людей, принимавших участие в событиях. Количество этих мемуаров идет на сотни, тысячи томов, и даже если в книгах имеются цензурные изъятия, простое сопоставление мемуаров Плиева и Сандалова, Конева и Жукова – даст интереснейшее поле для анализа; таких воспоминаний в других странах не столь много, все эти свидетельства – на вес золота. В английских антикварных магазинах попадаются воспоминания полковников и генералов – но весьма редко; в России таких книг – тысячи; это невероятная ценность. Но этими книгами не интересовался никто. Напротив, интерес вызывали безумные, с исторической точки зрения нерелевантные сочинения беглого шпиона Резуна или беглого писаря Котошихина. Интерес к теории, согласно которому одно секретное распоряжение тирана Сталина меняло весь ход мировой истории, можно объяснить коллективным безумием. Но это не точное объяснение.

Объяснение в том, что историю приватизировали, точно так же как нефть, газ или алюминий. Была наука, описывающая былое с точки зрения судьбы народа и страны – но это показалось тоталитарным. Возникли маленькие, верткие истории, трактующие события в приватном ключе. Можно рассмотреть ХХ век с точки зрения борьбы за права предпринимателя? Да, можно. Будет ли это релевантной точкой отсчета? Вряд ли.

Это, тайное и запретное, казалось именно историей – на том основании, что это было как бы разоблачением. Несказанной популярностью пользуется сочинение Мельгунова «Красный террор», написанное во время войны в эмиграции по заданию атамана Краснова. Таких примеров крайне много. Интеллигенты 1970–1980-х зачитывались Герберштейном и Котошихиным, как широко известно, а историческая наука в России находится в плачевном положении.

И вот когда было высказано пожелание вернуться от приватизированных, огороженных колышками участков приватизированной истории – к исторической науке – к большой истории, – это вызвало ураган иронических реплик.

Разве можно подвергать сомнению итоги приватизации? Нет уж, застолбили участок – теперь наше. И главное, какой дивный повод пошутить.

Ну что же вы все время зубоскалите, граждане? Как не надоест.

Вы довели себя до того уникального, вообще говоря, состояния, когда жизнь и биографии собственных отцов и дедов вами высмеиваются и презираются как недоевропейские. Любая попытка увидеть реальную историю России воспринимается как диверсия национализма; однако нет никакой среднеарифметической истории – у всякой страны есть история своя – особенная, ею самой прожитая. Знать ее – ничем не дурно. А мы много лет стараемся не знать ничего.

Сперва советская идеология, а затем антисоветская идеология – общими усилиями произвели много штампов, привычной фальшивой информации, которую никто не опровергает. Принято считать, что в сталинских лагерях погибло больше народа, чем на войне. Это не так. В сталинских лагерях погибло (за все время их существования) четыре миллиона человек, и четыре миллиона советских военнопленных погибло в гитлеровских лагерях – были сознательно замучены. Эта цифра не включает в себя убитых солдат, расстрелянных партизан и гражданских лиц, уничтоженных евреев. Цифра погибших по вине Гитлера – на порядок выше. Принято уравнивать сталинские и гитлеровские лагеря. Это сравнение лживо. Нигде и никогда в мире не существовало лагерей уничтожения, лагерей смерти. Аушвиц, Майданек, Собибор, Бухенвальд – это беспрецедентные в истории человечества образцы зверства. В некоторых лагерных комплексах отсутствовали бараки для жилья – людей привозили на уничтожение. Принято считать, что в убийстве советских военнопленных виновен Сталин – он не подписал Женевскую конвенция по обращению с военнопленными. Это не так. Предыдущая, Гаагская конвенция, не была аннулирована – а она содержала в себе все необходимые пункты. Женевскую (в отличие от Гаагской) не подписали, поскольку она предусматривала разницу в обращении с рядовыми и офицерами. Мало этого, даже если бы не было Гаагской, но лишь Женевская конвенция; значение имеет не то, кто не подписал конвенцию, а то, кто подписал данную конвенцию, – это норма обращения с пленными была подписана Германией даже на случай войны с марсианами. Принято считать, что террор среди командного состава РККА сделал советскую армию небоеспособной, что это – своего рода диверсия, обезглавившая армию страны перед войной. Это полная неправда. Армия была консолидирована перед войной, и данная акция (вне зависимости от правомочности ее проведения) способствовала укреплению армии. Принято считать, что заговора маршалов не было – полагаю, что он имел место; Тухачевский был германофилом и симпатизировал Гитлеру. Он был человеком авторитарным и крайне жестоким – нет никаких оснований умиляться его личности. Сходный заговор военных существовал в армии Германии, направленный против Гитлера. Я описываю в книге родственную природу этих двух заговоров военных. Вообще говоря, было сделано многое, чтобы представить военных на войне жертвами идеологии. Это, конечно, не так. Войну ведут военные – военные живут войной, это их работа. И эта бесчеловечная война велась военными – теми же, кто пришел недавно с полей Первой мировой. Они знали, что такое смерть. И опять пришли убивать. Военных после войны жалели, оправдывали. Принято считать, что была проведена полная денацификация в Германии. Это неправда – большинство виновных наказания избежали и мирно доживали свой век, я показываю в книге механизм освобождения нацистских преступников от суда. Многие из военных преступников были востребованы на службу в НАТО или в разведывательные органы стран западной демократии. Принято считать, что заговорщики, составлявшие план устранения Гитлера, хотели мира и свободы. Это не так: они хотели продолжения войны с Россией, но замирения с Западом. Это фактически было возвращение к пунктам, достигнутым на переговорах с английским министром Галифаксом в 1937 году. Германский нацизм рассматривался как оплот против большевизма и славянской расы, и на этом основании Германии предоставлялся ряд привилегий. Сторонниками Сталина принято считать, что он не знал о репрессиях. Это неправда, Сталин лично визировал большинство расстрельных списков и часто призывал к увеличению мер наказания. Он часто направлял следствие и упрекал прокуроров в мягкости. Сталин был исключительно жестоким человеком. Принято считать Хрущева противником репрессий. Это неправда. Хрущев входил в расстрельную «тройку» московских репрессий (Ягода – Хрущев – Успенский), и страх москвичей перед террором прежде всего адресован ему: именно хрущевские воронки ездили по ночной Москве тридцатых годов; Хрущев был палачом. Мифов чрезвычайно много. Систематизировать реальные факты трудно, но необходимо – вместо левой и правой истории надо получить просто историю фактическую.