Хроника стрижки овец - читать онлайн книгу. Автор: Максим Кантор cтр.№ 69

У Зиновьева был пес Шарик. Хозяин хотел, чтобы пес рос боевым, а пес был пушистый и добродушный. Он только Горбачева ненавидел, а всех остальных людей любил. Зиновьев, когда пса кормил, приговаривал: «Ешь, а то Горбачеву отдам!» И Шарик ел, давясь, он боялся, что генсек прибежит, вырвет кость и сгрызет. На слово «Горбачев» пес реагировал рычанием, шерсть вставала дыбом. В остальном – милейший зверь, безобидный. Пес, урожденный баварец, в семье Зиновьевых обрусел, но и, став русским, все же на баварцев не гавкал. По исключительной иронии судьбы Зиновьев оказался надолго в Мюнхене, среди немцев, против которых некогда воевал. Писатель данное обстоятельство переживал болезненно. Германию знал отлично, немецкое искусство любил. А тот факт, что он сам живет в Германии, принять не мог. Ждал от немцев каверзы. В числе прочего боялся, что немцы его пса обидят. Пес доверчивый – а немчура коварная.

Мы шли по предместью Мюнхена (лет двадцать пять назад), и Александр Александрович говорит:

– Я в аптеку сбегаю, а ты Шарика в обиду не давай.

– А что может быть?

– Ну, мало ли…

Побежал в аптеку, он спортивный был человек, стремительный, а я стою с Шариком. Вокруг нас собрались детки, норовят Шарика погладить, называют ласкательными именами. Шарик виляет хвостом. Прибегает Зиновьев с покупками – за минуту обернулся.

– Ну, что немцы?

– Все спокойно. Смотрите, всем Шарик нравится.

– Да уж. Отвернешься, они такое сделают…

– Так дети же!

– У змеи и дети змееныши.

Зиновьев был исключительно добрым человеком, заботился о своих и чужих детях самозабвенно, – услышав такую фразу, я ахнул. Он и сам растерялся от сказанного:

– Устал я здесь, Максим. Все чужое, лица чужие.

– В России лучше?

– Везде хуже.

Некоторое время мы шли молча. Помню, вышли к каким-то трамвайным путям. Он сказал, очень просто это прозвучало:

– Понимаешь, я поставил эксперимент: может ли человек в одиночку сопротивляться толпе. Проиграл. Невозможно выжить.

– Ну, вы же живете.

– Живу пока. Знаешь, как бездомных собак убивают? – И опять мы шли молча. Потом он сказал: – Ты про это расскажи когда-нибудь.

Вот, рассказал.

Решил рецензий на свой роман не читать: мнение корпорации мне и так известно, а когда появится мнение индивидуальное, тогда я с ним и познакомлюсь. Но цитату из рецензии Гапина прочел – и нисколько не удивился: вот теперь газетчики усвоили про Зиновьева и пользуются его именем, как если бы данное имя что-то кому-то объясняло. А что имя Зиновьева объясняет? Протест против капиталистической России? А еще что?

Сегодняшние зоилы мне приписывают желание походить на Зиновьева. Данное желание было бы странным. Разочарую коллектив: подобных амбиций не имел, Зиновьевым себя сроду не считал и даже его дело продолжать никогда не собирался, да и не мог бы продолжить – пишу совсем про другое. То, чем я занят, касается в первую очередь вопросов христианства – точнее, кризиса христианской цивилизации; хотел бы понять, что есть «христианская цивилизация без христианства». Это вопрос не только русской культуры, но прежде всего вопрос Запада.

Зиновьеву такая проблема была чужда.

Зиновьев был далек от западной культуры, он пристально знать ее совсем не желал, он писал об ином. Термин «христианская цивилизация» для него не был актуален. Его культурная типология – точнее сказать, его типологизация социальных формаций обходилась без религии. Кстати, любопытно, что в этом он был солидарен со Шпенглером, например. Тот, говоря о западной цивилизации и ее закате, также не думал о христианской цивилизации – христианство из его анализа вовсе выпало. Термин, предложенный Зиновьевым в отношении Западного общества, «западнизм» – обозначал совсем не то, что термин, допустим, Аверинцева, – «страны христианского круга». Говорили они об одних и тех же культурных организмах, но совсем на разном языке. Это два принципиально разных анализа, два несхожих метода. Совсем не прав будет тот, кто увидит в методе А. А. Зиновьева культурно-исторический подход, ему вовсе несвойственный.

Сегодня отношение к Зиновьеву претерпевает очередное изменение – причем очередной поворот не приблизил журнальную публику к пониманию Александра Александровича ни на сантиметр. Было время – у Зиновьева учились, потом – оттерли от академической кормушки, потом почитали как диссидента, потом – плевались, называли графоманом, сейчас – опять признали. Думаю, ненадолго. А что изменилось? Ровно ничего не изменилось: как не понимали, про что Зиновьев говорит, так и не поняли.

Чтобы понять, что он говорил, надо Зиновьева прочесть. Но зоилы читают вообще мало – они высказываются, им некогда.

Нынче всякий щелкопер желает получить дайджест из философской позиции, но это, к счастью, невозможно. Ни историком, ни философом, ни даже образованным человеком – щелкопер никогда не станет: образование – дело долгое, усидчивое, а «позиция» нужна журнальному прохвосту сегодня к вечеру для написания передовой.

Объяснять свою позицию, рассказать про христианскую цивилизацию или про формации, обозначенные Зиновьевым, пересказать все неучу и хаму не хочу – да, пожалуй, и не смогу объяснить. Требуется базовое образование и желание понимать. Теперь такого мало, и главное – если зоил получит знания, тогда он перестанет быть зоилом. Хочет ли он этого? Ведь тогда придется проститься с журнальным бытом, радостью зубоскальства, придется работать.

Сравнение с Зиновьевым меня не радует, но и не обижает – оно просто ничего ни о чем не говорит. Упоминанием о дружбе можно и гордиться, я чему-то и впрямь учился у Зиновьева, но личные черты Зиновьева – общие со многими русскими людьми. Ничем особенным в науке, усвоенной от него, я похвастаться не могу. Зиновьев был человек честный и гордый, не искал протекций, не любил кружков – в этом наше сходство, и эта линия поведения очень многих раздражает – но, право же, непродажных людей много; гораздо больше чем два человека – вот, моя соседка по Трехпрудному переулку, Нина Григорьевна, тоже честный и гордый человек. И я знаю многих художников и писателей сегодня, которые не приняли мораль «буйвола», если использовать выражение Белля. Это, слава богу, не редкость. Зиновьев ненавидел филистеров – ну и я их тоже терпеть не могу, но опять-таки – мы в этом не одиноки: а что же в вас любить, господа филистеры? Он был бретер, да и я бретер. Но и эта черта не одного только Александра Зиновьева, есть много порядочных людей, утомленных корпоративным лизоблюдством. А вот что касается позиции общественной, взглядов исторических – то в них сходства у нас нет, да я и не стремился к таковому.

Бедные критики – неполное церковно-приходское дает набор слов, но никак не объясняет значения слов, зоилам приходится оперировать тем, что вроде бы все знают, что такое «позиция Зиновьева». Ах, если бы кого-то из щелкоперов попросить эту позицию изложить – зоил бы рехнулся, но не изложил. Уж как они костерили Зиновьева, не зная его, да так и ссылаются на него сегодня, не зная толком, про что же дяденька написал. Нет-нет, я совсем не считаю себя Зиновьевым, мысль такая сроду меня не посещала. Продолжать его дело никогда не собирался. У меня совсем другая задача. И думаю я про другое. Но вот филистеров тоже не люблю, чистая правда. Юношей без определенных талантов, но с амбициями – не уважаю. Но это ведь само собой разумеющиеся вещи, им я не только у Зиновьева учился. Хотя он это переживал ярко.