Совсем другое время - читать онлайн книгу. Автор: Евгений Водолазкин cтр.№ 35

Зоя легла на диване, а Соловьев – на раскладушке. Девушке был предоставлен единственный постельный комплект – тот, на котором спал он сам. Готовность его принять выразила сама Зоя. Распределение спальных мест также принадлежало гостье. Соловьев был, в общем, рад, что всё решается без его участия. И всё же, когда Зоя щелкнула выключателем, он не без грусти осознал, что допускал и другое развитие событий. Допускал ведь. А для девочки из чеховского музея это оказалось неприемлемым.

– Спокойной ночи, – звук стаскиваемой футболки.

– Спокойной ночи.

Лежа в темноте, Соловьев тщетно прислушивался к Зоиному дыханию. Тишина в комнате казалась ему неестественной. Он подумал, что Зоя, возможно, нарочно не шевелится, потому что прислушивается к нему. Сам он боялся даже глубоко вдохнуть: при малейшем движении раскладушка издавала дикий визг. Он не знал, который час, хотя, чтобы узнать это, ему достаточно было повернуться к светящимся электронным часам. Но Соловьев не поворачивался. Он боялся даже открыть глаза.

Когда он их открыл, комната оказалась не такой уж темной. То есть не абсолютно темной. Была это луна или наступающий рассвет, но контуры предметов просматривались довольно четко. Силуэт бутылки на столе. Похожая на гору Аюдаг недоеденная виноградная гроздь. Блеск пряжки Зоиных джинсов на стуле. У Соловьева перехватило дыхание: этот блеск обострял чувства до предела, как когда-то – движение поезда. Может быть, даже сильнее. Он пытался понять, спит ли Зоя. На белом пятне подушки темнела ее голова с заложенными под затылок руками. Так не спят… Под скрип раскладушки Соловьев коснулся низа живота и ощутил влагу. Спала Зоя или нет, она – у Соловьева это почему-то не вызывало сомнений – лежала совершенно голой.

Из открытого окна начинало тянуть прохладой. Значит, все-таки это был рассвет.

– Мне холодно, – спокойно, словно в продолжение разговора, сказала Зоя.

– Я могу закрыть окно, – ответил Соловьев, не двигаясь с места.

– Мне холодно.

В этом повторе не было видимого смысла, не было интонации, в нем не было уже ничего, кроме ритма. Соловьев узнал этот ритм безошибочно. Кошачьим движением он спрыгнул с раскладушки без единого скрипа. Подошел к Зоиной постели и уперся в нее ногами. На своей влажной коже почувствовал Зоины волосы. Через мгновение он лежал рядом с ней.

– Подожди…

Словно из ниоткуда, она достала презерватив и вложила его в горячую ладонь Соловьева. Надевая презерватив, Соловьев не успел как следует удивиться его появлению. Через секунду Зоины ноги сплелись за его спиной с неожиданной силой. Это было несравнимо с застенчивой любовью Лизы. Такой энергии, гибкости и страсти в его жизни не было еще никогда. Никогда еще Соловьев не чувствовал такого безвластия над своим телом. Никогда еще образ лодки среди волн не был ему так близок. Этот образ был последним, что мелькнуло в соловьевской голове перед окончательным погружением в бездну. За внешней флегматичностью музейной сотрудницы скрывался ураган.

На следующее утро (оно началось поздно) выяснилось, что именно в этот день Соловьев обещал прочесть свой доклад о генерале Ларионове. Чтение предполагалось в Зоином доме. Несмотря на последние события, мероприятие Зоя считала уместным, что самого докладчика несколько даже озадачило. Еще больше он удивился вечером, когда, войдя в прихожую коммуналки, первым делом столкнулся с Тарасом. Тарас был абсолютно спокоен, даже предупредителен. Он первым поздоровался с гостем, после чего попятился на кухню и в дальнейшем стоял уже там, привалившись к шкафчику генерала. На чтение доклада его не приглашали.

Присутствовали те же, что и в первый раз, – княжна и Шульгин с Нестеренко. Возможно, думалось Соловьеву, появление мощного Нестеренко и удерживало Тараса от повторения вчерашней истерики. Впрочем (лицо Тараса выражало обычную застенчивость), сосед Зои вполне мог успокоиться естественным путем. Мало-помалу успокоился и сам Соловьев. Приход сюда был для него вовсе не так прост, как он дал понять это утром Зое.

Доставая из папки текст подготовленного доклада, он вдруг испытал неловкость. Теперь это было не связано с Тарасом. То, что Соловьев хотел сообщить, в собравшейся компании не могло выглядеть ни важным, ни даже заслуживающим внимания. Все находки и уточнения относительно крымских операций показались ему сущим пустяком в сравнении с тем, что о генерале знали они. Но отступать было поздно. И Соловьев начал чтение.

Строго говоря, это было даже не чтение. Чувствуя, что подобная подача материала здесь неуместна, молодой историк перешел на рассказ – близкий к тексту его доклада, но не лишенный импровизаций. Такое случилось впервые в его научной жизни. Не то чтобы он не мог воспроизвести свои прежние доклады устно – в том, что он писал, была выверена каждая фраза, он знал эти тексты наизусть. Выступать с подготовленным текстом предписывал академический кодекс чести. Лежащая на кафедре пачка бумаги была первым, пусть и самым приблизительным, удостоверением научности сообщения. Все дальнейшие качества произносимого без него как бы не существовали. [57]

Переворачивая один за другим листы своего доклада, Соловьев в них даже не заглядывал. Его охватило ощущение полета – почти такое же, как при первой поездке на велосипеде. Он приводил на память даты боев, численность подразделений с обеих сторон и воинские звания всех старших офицеров, принимавших участие в сражениях.

Разгром генералом Ларионовым кавалерийского корпуса Жлобы – так звучала тема соловьевского доклада. Речь в нем шла о ключевой операции 1920 года, позволившей удержать Крым за белыми до поздней осени. Соловьев начал с того, что кратко коснулся состава войск, располагавшихся по линии фронта в Северной Таврии. Здесь он не мог не сказать о Второй кавалерийской дивизии генерала Калинина (1500 шашек + 1000 штыков), о Третьей кавалерийской дивизии генерала Гусельщикова (3500 шашек + 400 штыков из Донского корпуса генерала Абрамова): эти части располагались от Азовского моря до села Черниговка. Не забыл он, естественно, и о Дроздовской дивизии (она размещалась у села Михайловка), и о Второй кавалерийской дивизии генерала Морозова. Говоря о западном от Михайловки направлении, Соловьев упомянул о Кубанской кавалерийской дивизии генерала Бабиева и располагавшейся левее ее по фронту Туземной дивизии. Наконец, в районе Каховки находились Марковская и Корниловская дивизии, в то время как дивизия генерала Барбовича была размещена в нижнем течении Днепра.

Противостояли этим силам дивизии 13-й армии красных, в том числе – Первая и Вторая кавалерийские дивизии сводного корпуса Д.П.Жлобы. Численность одного лишь этого корпуса, включая приданные ему части, доходила до 7500. На количественных данных других поддерживавших Жлобу дивизий (например, Латышской и 52-й стрелковой – они располагались в районе Бериславля) Соловьев, после некоторых колебаний, решил не останавливаться. Окинув своих слушателей взглядом, исследователь почувствовал, что переизбыток цифр может притупить их внимание.