– Ну и видок у тебя, – неожиданно прыснула Гонория. – И как я с таким чучелом связалась?
Берит и без ее подковырок знал, что не красавец. Что поделаешь, гоблинского в нем много, а уши остренькие, как у эльфов рисуют на вывесках перед их же, эльфийскими, лавочками. Зато клыки и морда узкая да острая, челюсти сильные, он ими любую кость может перекусить, ну почти любую… Конечно, у орка не особенно перекусишь и у циклопа тоже, тролля опять же кусать не рекомендуется… а в остальном зубы – загляденье. И болеть, как у прочих иных, никогда не болят.
Сама-то Гонория тоже не лишена примеси от гоблинов, и морда немного чумкой попорчена, рябая мордочка-то, особенно слева сбоку, где волос почти нет почему-то, а может, потому и нет, что чумкой в детстве переболела. Но она, во-первых, женщина, а они во всех племенах как-то нежнее и округлее, а во-вторых, в ней очень уж чувствительность проявляется, недаром она и белошвейкой стала. Хотя не вполне… Все же швеей, скорее. Белошвейки, говорят, за иную рубашку чуть не до трех сребреников получают, а те, что с кружевами обращаться умеют, и до полукроны золотой. Но чтобы такие деньги зашибать, нужно жить в другом квартале и с Паданом да с Беритом Гиеной не знаться, тогда к тебе и богатейчики разные обращаться захотят.
– Так пойдешь, что ли? – спросила она уже сердито. – А то ведь они-то на меня же насядут, и что мне им отвечать?
– Да пойду я, куда денусь, – отозвался Берит, и тогда Гонория ушла, хлопнув дверью.
Берит натянул штаны, вправил рубаху. И чего она-то на рубаху напустилась, хорошая еще, даже на локтях заплаты есть. И ремешек поясной тоже крепенький, он его, правда, давно уже спер, со сбруи у какого-то олуха срезал, да так ловко, что и железную пряжку прихватил, вот и ремень у него получился… А без ремня ему было трудновато, потому что такие дни иной раз случались, что живот от голода раздувало, тогда его можно было чуток подправить. Гонория-то хоть и кормила его, но тоже – не каждый день, если сама без работы сидела.
Он подошел к окошку. Маленькое это было окошко и низкое, Бериту до бровей только-то доходило, но из него было видно море, пусть не все, но краешек залива виднелся вполне. Сам-то порт, конечно, в стороне оставался, с его кораблями, мачтами, парусами, шумом, гамом, толпами моряков, буйством всяких товаров, привезенных из дальних стран, и со шпилем главной портовой церкви, что на колокольне чуток покосился, когда в него молния в прошлом году шарахнула. Но колоколенка устояла, а это значило, что и шпиль со временем поправят, когда церковники соберут деньжат, получая сколько-то с каждого из кораблей, что в порт заходят. А как же иначе? Морякам есть в чем каяться и за кого молиться, может, еще поболе, чем у тех, кто на берегу обитает.
Разное думал Берит и об этом городе, в котором жил, почитай, всю жизнь, и о тех, с кем приходилось мириться тут, но все же покидать его не хотел. Привык, наверное, к городу этому… Под названием Береговая Кость, или просто – Кость. И не представлял, каково это – пуститься в путь, отправиться в никуда, в дальние земли или по далеким морям, где самые опытные купцы и капитаны путей не знают. И каково это – видеть новые лица? Может, и такие, от которых кровь в жилах стынет, от которых иного и ждать не приходится, кроме как меч в брюхо или нож под лопатку получить. Или просто – петлю на шею да на ближний сук… Нет, оставлять Кость Берит не хотел, лишь подумав об этом, он испытывал тяжесть в животе, и перед глазами становилось темно.
А еще он был уверен, что в другом каком месте его очень быстро поймают, и никто не заступится, хотя и тут, конечно, не заступятся, но все же… Нет-нет, никуда он отсюда не уйдет, только если совсем прижмет.
Хотя в последние дни ему почему-то казалось, что прижимать уже стало. Что-то с ним такое вот происходило, он чувствовал. Смотрел кто-то на него и какие-то планы на нем строил, и вот еще что – не было от этого никакого спасения. А ведь он знал, что умеет это определять наверное, такой у него был дар – если как следует сосредоточиться, подумать, тогда становилось ясно, что и как нужно сделать, чтобы не попасться… Потому он и от Падана бегал, потому что знал: как только с ним свяжется, не сможет этих своих опасений слушать и следовать их тихому голосу, и тут же – прощай головушка, пропадет Берит Гиена как пить дать.
А стражники в Кости были ленивы да глупы, кроме того, никто же в портовом-то городе особенно за воровство не ищет, так уж повелось, как-то все привыкли к этому, и такое положение вещей устраивало Берита Гиену более всего. Хотя… Все же вот Падан его к себе требовал, и, может быть, это было только началом. Началом чего?.. Выяснить это было необходимо. Так и не добившись от Гонории хотя бы куска хлеба с солью, с грустью переведя язычок пряжки от сбруи на одну дырочку теснее, Берит отправился к Падану.
Тот, как всегда, сидел в своем «Неунывае», и вроде кабак, даже еще не в самой грязной части у порта находится, а вот не то что войти в него, но даже пройти мимо не у всякого получится. Да и не ходят те, кому тут делать нечего, знают: если просто попробуешь хотя бы показаться в конце улицы, которую все чаще стали по имени того же кабака называть, тебя тут же три-четыре пары острых глаз срисуют и кому надо доложат, мол, был, стоял, смотрел по сторонам, а чего смотрел – неизвестно, и не надо ли спросить? Может, не сразу, выждут день-другой, а потом, бывало, что и на дом заявятся, да ночью, да с ножичками, да с веревочкой-удавочкой… Вот тогда и крутись, как знаешь.
И если просто так мычать начнешь, якобы случаем забрел, тогда могут и не поверить. Хорошо, если просто бакшиш какой потребуют, чтобы лишний раз не топтался где ни попадя, а то и иначе решат… Полосовать по-серьезному, конечно, не станут, но как-нибудь обязательно отметят, крестиком на щеке или звездочкой на плечике, а то и сломают чего-нибудь. Ходи потом, жалуйся… Даже стражники посмеются, что таким дураком оказался.
Но для Гиены, конечно, это было еще не страшно, его пусть и не уважали, но все ж пропустить должны. Не мог кто-то из шестерок Падана не растрезвонить, что он приглашенный. И все ж неприятно было, когда Берит свернул в этот узкий в своем начале проулок, с почти сходящимися старыми, битыми всеми морскими ветрами домами, почти сросшимися крышами в вышине, у третьих примерно этажей. Тут же заметил, как сбоку колыхнулась какая-то занавесочка, может, старуха древняя коротала свои дни, посматривая в окно, а может, и посерьезней кто… Да и тот шкет, делающий вид, что жрет жареную рыбу из капустного листа, тоже не просто так сидел у давно вросшей в землю коновязи… Хотя какие тут могут быть кони? Тут и осел не пройдет, бока не ободрав, не то что конь, но вот эта деревянная перекладина все же осталась от времен, когда тут еще, наверное, ни «Неунывая», ни Падана не было в помине.
У дверей самого кабака топтались два полуорка, один был с примесью породы карликов, другой повыше, наверное, с гоблинской родословной. Оба посторонились, один, правда, недокарлик, кажется, плюнул вслед, но на это тут обращать внимание – даром только рисковать. Берит спустился по трем выщербленным ступеням, высоким, каждая почти до колена ему, чтобы настоящим оркам было удобнее ногами перешагивать, вдохнул побольше воздуха для смелости и толкнул дверь.