«Что касается бумажника, он действительно мог вылететь из
кармана при ударе. Тут капитан прав, — спокойно подумала Соня, — люди из
„скорой“ не воры. Зачем им бумажник? Нельзя так плохо думать о людях. Просто
они должны были удостовериться, что дело сделано».
— Ну, что, господин Хот, вы довольны? — произнесла Соня,
обращаясь к невидимым жучкам. — Ваши ребята молодцы. Безупречно разыграли
несчастный случай. Типично московский accident. Ничего, что я говорю по русски?
Вам ведь переведут?
Одинокий сиплый голос прозвучал жалко и неубедительно. Соня
замолчала, прислушалась к тишине. Внезапная мысль о том, что говорит она с
пустотой, нет никаких жучков, заставила ее улыбнуться. И тут же в зеркале она
увидела себя, с этой жалкой вымученной улыбкой, всклокоченными волосами,
опухшими заплаканными глазами, красными пятнами на скулах.
«Если какая-нибудь живая душа и слышит меня сейчас, то это
может быть только душа Макса, — подумала Соня, — тело его коченеет в больничном
морге, а душа, прежде чем пересечь небо над Атлантикой, обязательно должна
навестить меня, удостовериться, что я все поняла правильно и не подведу».
— Господин Хот, — продолжила она вслух по немецки, — боюсь
вас огорчить, но ваши люди поторопились. Вы позволили Максу добраться до Москвы
и явиться ко мне исключительно для того, чтобы я получила от него информацию.
Он узнал нечто важное и вам открыть не пожелал. Возможно, он открыл бы это мне,
но не сразу. Он слишком волновался. Он не успел. Ему нужно было дать время.
Соня замолчала. Ее трясло от холода. Стало тихо, даже шума
улицы не было слышно, как будто остановились сразу все машины. Исчезла комната,
уплыл пол из под ног. Время замерло, образовалась ледяная неподвижная пустота,
в которую Соня была впаяна, как древняя муха в кусок янтаря. И вдруг зазвонил
телефон. Соня подпрыгнула от неожиданности. Прежде чем взять трубку, глубоко
вдохнула и выдохнула.
В трубке что-то трещало, посвистывало. Несколько раз Соня
повторила: «Алло, слушаю вас», хотела уже нажать отбой, но тут глухой голос
произнес:
— Вы опять лукавите, Софи.
Он говорил по русски, с сильным акцентом. Она, конечно,
узнала его, но не могла поверить. Нет, то, что позвонил именно он, именно
сейчас, было вполне нормально. Она ожидала чего-то в этом роде. Но он не знал
русского. Не мог знать, не имел права знать.
— Я плохо владею вашим языком, я не люблю его, он слишком
сентиментален и расплывчат со своими уменьшительно ласкательными суффиксами,
бесконечными синонимическими рядами и качественными прилагательными, — спокойно
продолжал голос в трубке, — однако не будем отвлекаться. Мы еще сможем
поговорить на эту интересную тему. Итак, Софи, вы опять лукавите. Макс,
конечно, сказал вам не все, но достаточно много.
— Нет, господин Хот. Он ничего не успел сказать, — ответила
Соня и с трубкой в руке отправилась на кухню, за сигаретами.
— В таком случае о чем же вы беседовали так долго?
— О вас, господин Хот.
Сигарет на кухне не оказалось. Соня вышла в прихожую,
перетряхнула сумку.
— Будьте любезны, подробней.
— С удовольствием. Мы говорили, что вы, господин Хот,
мерзавец, самозванец, мошенник, что вы постоянно врете и у вас завышенная
самооценка. — Соня бросила сумку, стала шарить по карманам куртки.
— Какая прелесть! — Хот весело рассмеялся. — Жаль, я этого
не слышал.
— Все вы слышали, — устало вздохнула Соня, — вы прицепили
Максу маленький микрофончик. Он не знал этого.
— Софи, вы меня радуете. Как вы догадались?
— С вашей помощью, господин Хот.
— Потому что я сказал, что не слышал? Думаете, я всегда
говорю неправду?
— Уверена. Трюк со «скорой» был весьма красноречив. Фургон
стоял наготове. Ваши люди хотели убедиться, что Макс не выживет, и еще — снять
подслушивающее устройство.
Сигареты Соня нашла в кармане куртки. Там же лежал картонный
ярлык с приколотым пакетиком.
Стало быть, господину Хоту все же не удастся получить запись
разговора. Возможно, пока он об этом не знает. Его ждет сюрприз. Обнаружить и
снять подслушивающее устройство, спрятанное в одежде, довольно сложно. Макс
придумал отличный способ. Зашел в торговый центр и полностью переоделся во все
новое.
Кроме сигарет и ярлыка Соня обнаружила в своем кармане еще
кое что. Маленькую темную склянку. В трубке продолжал звучать спокойный голос
Хота:
— Поздравляю и аплодирую. Стало быть, подозрения
относительно бумажника были — как это? Лапшой на уши милому милиционеру?
Кстати, он действительно оказался милым, отлично воспитанным, интеллигентным
душкой. Я правильно подбираю слова?
Склянка была размером с перепелиное яйцо, темно-синего
стекла. Металлическая крышка запаяна. Никаких наклеек, только на крышке
выдавлена едва заметная латинская буква «V».
— Софи, вы слышите меня?
— Да, господин Хот.
— Я задал вопрос.
— Да.
«V» означало «Вакуум». Соня вернулась в комнату, зажгла
торшер, поднесла склянку к лампе. Внутри был тонкий светлый порошок.
— Софи, в чем дело? Что происходит?
— Ничего, господин Хот. Я хочу закурить и не могу найти
зажигалку.
Глава 5
Подмосковное имение Горки, 1921
Ленину стало лучше, осмотр закончился быстро, но вождь все
не отпускал профессора.
— Федора теперь часто забирает к себе Бокия, — шепотом
объяснила Мария Ильинична, — Володе скучно с нами, а от товарищей он устает,
так мало осталось людей, которые его не раздражают.
Сыграли партию в шахматы. Михаил Владимирович нечаянно
выиграл и еще имел глупость извиниться за это. Ленина он рассмешил, зато
разозлил Крупскую.
— Вы так извиняетесь, будто хотите показать, что все нарочно
проигрывают Володе, потому что он вождь и потому что он болен.
— Не обращайте на нее внимания, она сегодня сердитая, —
сказал Ленин, — впрочем, извиняться правда не стоило. Это получилось как-то
двусмысленно и обидно.
Потом пили чай за овальным столом в овальной гостиной. Ленин
вдруг заговорил о литературе, стал рассказывать о своем недавнем визите к
студентам Вхутемаса.
— Я их спрашиваю, что читает молодежь, любят ли они Пушкина.
Отвечают дружным хором: Пушкин устарел! Буржуй он. Представитель
паразитического феодализма. Вот Маяковский наш, революционер, как поэт гораздо
выше Пушкина, — Ильич захихикал, позвенел ложечкой в пустом стакане и произнес,
длинно растягивая свое картавое «р»: — Дурр-рачье! Совершенно не понимаю
увлечения Маяковским. Все его писания штукарство, тарабарщина, на которую
наклеено слово «революция».