Слуга Смерти - читать онлайн книгу. Автор: Константин Соловьев cтр.№ 48

И тут случилось такое, что примолкла даже толпа. Нечеловеческим усилием изувеченного тела несчастный освободился от оков, кости его затрещали и лопнули, потому что он оторвал кисти собственных рук, сжатых стальными кандалами. Он шел, ничего не видя, спотыкаясь, запрокинув голову, окропляя все вокруг собственной кровью, которой было так много, что в толпе поднялся уже настоящий визг. Палач, хоть и слыл знатоком своего дела, растерялся и застыл статуей, не выпустив из руки бесполезного уже стилета. И подошедший живой мертвец — а то, что человек, стоявший на подмостках, мертв, видели уже все — вцепился в него остатками рук и в мгновение ока перегрыз горло. Только тогда императорская стража подскочила к сумасшедшему покойнику и длинными фальшионами превратила его тело в такую мешанину, что воскресить ее не смог бы уже и Господь Иисус Христос.

Молодой наследник барон, до тех пор заледеневший у всех на виду, вдруг страшно закричал и лишился чувств. И несмотря на то, что многие присутствующие глазели на происходившее с палачом, нашлись и те, кто видел Виктора. Говорят, пока живой мертвец совершал свою страшную месть, у молодого барона изо рта шла пена, как у бешеной собаки, а глаза выглядели совершенно нечеловеческим образом. Послали за врачами, а заодно и в Орден. Результат был неутешителен даже при всей своей очевидности: в жилах молодого барона и в самом деле текла проклятая кровь некроманта. Поделать что-то с этим было уже невозможно, и отец-барон, скрипя зубами, отослал своего отпрыска в казармы Ордена, смирившись с его утратой.

Уловив паузу — я в этот момент как раз подносил к губам чашку — Петер не выдержал:

— Господин тоттмейстер, а женщины магильерами бывают?

Вопрос был неуместен, но я вспомнил, сколько сам задавал глупейших вопросов до того, как обрел возможность получать ответы из первых уст.

— Нет, — сказал я кратко. — Не бывают. Несмотря на все россказни про ведьм и знахарок, пока во всей Империи не было выявлено ни одной такой. Сплетни и чепуха, как правило. Хотя где-то в Шотландии, я слышал, были близнецы, брат с сестрой, которые оба были магильерами… Не путай меня!

— Про Виктора… — сказал он уже шепотом. Видно было, что эта история зацепила его сильнее всех предыдущих. Может, ему, несчастному мальчишке, представлялось, как человек его возраста обретает власть, о которой даже мечтать не может обычный человек, власть над окружающим миром и его составляющими — водой, ветром, огнем, самой жизнью, наконец… Наверно, стоило бы рассказать ему что-нибудь о буднях в казарме или опять про войну, тогда, наверно, эти огоньки в глазах хоть немного поутихнут, но, посмотрев ему в лицо еще раз, я не нашелся, что сказать, и вынужден был продолжить рассказ.

— Против всех опасений из Виктора получился отличный тоттмейстер. Он не был ни заносчив, ни чванлив, ни скареден, словом, его воспитание в баронском замке если и наложило на него отпечаток, то наилучшего характера — Виктор всегда был сдержан, воспитан, учтив. Его часто ставили нам в пример, но и это не заставляло его гордиться собой. Он, без сомнения, чувствовал себя одним из нас и не делал скидки на кровь, которая в его жилах носила голубой оттенок.

Потом мы были вместе во Франции. Конечно, это уже был совершенно другой Виктор. Не узкий неуклюжий подросток, нескладный в движениях и вечно сутулый, а настоящий Его Императорского Величества магильер. Он необычайно раздался, но сохранил тонкую талию, укрепленную прекрасной осанкой, завел пышные усы и вообще превратился в необычайно располагающего к себе человека. Я умолчал о том, что поколения знатных предков, видимо наблюдавшие за его рождением, не оставили его без своей милости: у Виктора были те самые черты лица, которые принято отчего-то называть породистыми, хотя в них нет ничего от тех карикатурных и напыщенных черт, что присущи дорогим рысакам и породистым гончим. Напротив, каждая его черта дышала естественностью и какой-то природной благородностью, которая практически нигде не встречается. Он был удивительным человеком, причем каждый из тех, с кем ему довелось служить за два десятка лет, повторил бы слово в слово за мной, разве что добавил бы хвалебных эпитетов, так как Виктор, без сомнения, имел на них полное право. Он всегда был спокоен, сдержан, рассудителен, но это не означало замкнутости, напротив. «Умеете вы людей завести, — сказал как-то ему оберст с усмешкой. — В вашем присутствии, сдается, можно папиросы без огня прикуривать. Уж не скрытый ли вы фойрмейстер?..». Он и был таким. Душа компании — это про него. Его присутствие ощущалось на расстоянии, неоспоримый факт. Словом, скопище добродетелей, среди которых никому неизвестным образом появилось искусство тоттмейстера.

В своем деле он не блистал, но показывал более чем достойные результаты. Если во Франции ему и было тяжело, он никогда не считал нужным это демонстрировать. У него не было прислуги, ему, как и нам, приходилось иной раз спать в канаве, залитой жидкой грязью, или мерзнуть на ледяном ветру, дрожа в скверном тонком мундире. Вместе с нами он поднимал в бой мертвецов и, случалось, сам шел в штыковую. Трижды он был ранен, но ни разу не оставлял своей части. Французской пулей ему раздробило ногу, но он и тогда не уехал, предпочел уюту баронского замка и ухищрениям фамильного повара гнилой барак с клочьями прошлогоднего сена и жидкую похлебку на бараньих костях. Под Майнцем он спас мою голову, которую французам не удалось расколоть годом раньше. Наш конный разъезд вывернул прямо на батарею французской артиллерии, заплутав в густом подлеске. Первым же залпом разворотило животы нескольким лошадям, двое или трое из наших рухнули, как подкошенные. Картечь в упор — это страшная штука. Сердце зудит в груди, как крошечная заноза, и перед глазами постоянно стоят собственные внутренности, вывернутые дымящейся кучей в свежий, вспаханный лошадиными копытами снег. Третьим или четвертым залпом лошадь подо мной убило шальной картечиной, я свалился кубарем вниз, от удара ошалев и потеряв представление об окружающем. Вдобавок в боку засело несколько небольших картечин, так что снег подо мной быстро стал красным. Подоспевшие французские пикинеры нанизали бы меня, как жука на булавку, но Виктор схватил меня за ворот и, тряхнув как котенка, забросил на собственную лошадь. Наш отряд стал отступать наугад к нашим позициям, но мы то и дело вязли в снегу, запутавшись в незнакомом нам участке, а сзади уже слышался топот коней французских улан. Виктор поднял наших собственных павших лошадей и отправил их навстречу преследователям. Бедные животные, служившие нам при жизни, помогли и после смерти — они врезались во вражеских всадников на полном скаку, и те летели на землю, ломая себе спины и ноги. Пока лягушатники бились с мертвыми животными, Виктор вывел нас к своим. Многие из нашего полка были обязаны ему жизнью, но долг этот, не оплаченный с нашей стороны, ничуть его не тяготил.

Когда по весне мы форсировали Рейн, именно он придумал поднять из реки всю мертвую рыбу, с тем, чтобы навести импровизированный мост, позволивший нам оказаться на другом берегу быстрее, чем за час. Удивительный человек, и я буду это повторять столько раз, сколько раз буду рассказывать о бароне Викторе.

— А кого он любил? — спросил Петер, дождавшись очередной паузы.