Источник счастья - читать онлайн книгу. Автор: Полина Дашкова cтр.№ 99

Пока стояли в очереди к пограничному контролю, он рассказал ей, что она переночует в Гамбурге в гостинице, а утром они отправятся в Зюльт. Это маленький остров на севере Германии.

— В Зюльт?

— Там лаборатория, в которой вам предстоит работать. Там красиво. Морской воздух, тишина. Скучновато, конечно, но у вас будут выходные, сможете ездить, куда пожелаете.

— Почему именно Зюльт?

— Наше руководство искало спокойное, экологически чистое, но при этом комфортное и цивилизованное место, подальше от любопытных журналистов.

— Зюльт, — опять повторила Соня.

Зубов недоуменно улыбнулся и заглянул ей в глаза.

— Софья Дмитриевна, объясните, что вас так удивило?

— Нет. Ничего. Я читала об этом острове. Есть роман Зигфрида Ленца «Урок немецкого», там действие происходит именно на Зюльте, во время Второй мировой войны.

— Хороший роман?

— Замечательный. Нас кто-нибудь встречает?

— Нет, — он снял её чемодан с багажной ленты, — зачем?

— Ну, не знаю… Я в первый раз за границей…

— Не волнуйтесь, Софья Дмитриевна. Я буду всё время рядом. Я вас селю, кормлю, везу на Зюльт, беру под крыло, решаю все ваши проблемы. Не возражаете?

— Спасибо, — улыбнулась Соня, — не возражаю.

Москва 1917

В лазарете всё было под контролем совдепа. По коридорам, палатам, процедурным шныряли наглые неопрятные личности. Они подслушивали разговоры, заглядывали в кастрюли на кухне, вламывались в верхней одежде, в грязных сапогах в операционные. Они везде искали агентов контрреволюции, они таскали спирт, морфий, рвали простыни и бинты себе на портянки.

Шестидесятилетняя сестра Арина получила удар сапогом в живот. Детина в чёрном бушлате волок ночью по коридору тюк с новыми казёнными пижамами. У детины было удостоверение уполномоченного совдепом. Старая монахиня пыталась спасти госпитальное имущество. Вор ударил Арину, беспрепятственно вышел из госпиталя с тюком. Пижамы можно было выгодно продать или обменять на любой московской толкучке.

В другой раз фельдшер Васильев поймал комиссара с пудовым мешком госпитального сахару. Казённый сахар и самого фельдшера спасла случайность. Мимо проходила пожилая санитарка, она несла утку из-под лежачего больного, полную до краёв. Дождалась удобного момента и выплеснула содержимое комиссару в лицо.

Но тех, кто пытался противостоять хаосу, воровству и бесчинствам, оставалось все меньше. Сестра Арина оправилась после травмы, уехала в свою обитель под Москвой. Васильев отпросился в отпуск, сказал, что хочет навестить родственников в деревне, и всё не возвращался. Хирург Потапенко стал потихоньку пить, и вот уже несколько раз во время операций Михаил Владимирович замечал, что от него пахнет спиртным.

Раненых офицеров приходилось класть в солдатские палаты, там постоянно случались стычки. Обстановка в госпитале стала не просто нервозной, а взрывоопасной. Молодой поручик, перенёсший сложную операцию на брюшной полости, выживший чудом, влез на тумбочку и произносил речь в защиту конституционной демократии. Орал так, что у него разошлись швы, открылось кровотечение. Он свалился и рассёк висок о железную спинку кровати. На следующий день умер, не приходя в сознание.

Однажды прямо в операционную ворвался выздоравливающий солдат, оттолкнул двух сестёр так, что они упали на пол, схватил скальпель и помчался назад, в палату, разбираться с каким-то из своих политических оппонентов.

— Так работать невозможно, — сказал Михаил Владимирович, — я не психиатр и не городовой.

Они с Агапкиным возвращались домой ранним утром. Небо едва светлело, ещё видны были звезды. Подморозило, оледенелые бурые листья хрустели под ногами. Кажется, в Москве не осталось ни одного дворника, ни одного извозчика. Иногда мимо проносились грузовики, броневики. В предрассветной тишине грохот казался оглушительным. Профессор вздрагивал. Он был слишком легко одет и мёрз, он похудел, осунулся.

— Может быть, пора уволиться из госпиталя? — спросил Агапкин.

— Не знаю. Я хороший хирург. Не могу без практики. Да и жалованье.

— Вы можете жить на гонорары.

— С начала учебного года я ещё не получил за лекции ни копейки. Все обещают, но вряд ли выплатят. Банк, в котором хранились мои сбережения, исчез ещё в марте. То ли лопнул, то ли просто хозяева удрали за границу.

— Мне всегда казалось, вы богаты, — признался Агапкин.

— Богаты торговцы, чиновники, банкиры. Я всего лишь лекарь, и таким же лекарем был мой отец. Правда, ни он, ни я никогда не бедствовали, привыкли жить, не думая о завтрашнем дне. Я отлично зарабатывал, но и тратил много. Нет. Уволиться из госпиталя я не могу. Я должен кормить детей.

— Таня замужем, — осторожно заметил Агапкин.

— Сейчас по всей России офицерские семьи нищенствуют. Керенский кому-то выплачивает мизерные пособия, но только не тем, чьи мужья связаны с Корниловым. У Павла Николаевича было отличное офицерское жалованье, был небольшой доход от имения, но оно все разграблено и сгорело.

— Неужели и у него нет сбережений?

— Федор, вы задаёте бестактные и смешные вопросы, — профессор улыбнулся. — Какие сбережения? В чём? В царских рублях? В керенках? Впрочем, я совсем ничего в этом не смыслю.

— Ваши исследования стоят очень дорого, — сказал Агапкин после долгого молчания.

Профессор тихо рассмеялся.

— О, да. Раньше я покупал крыс по пятаку, теперь они бесплатно бегают у нас в подъезде.

— Вы меня не поняли. Дорого стоит результат. Я уверен, даже в наше безумное время найдутся люди достаточно дальновидные, чтобы оценить значимость вашей работы, и достаточно сильные, чтобы обеспечить вас всем необходимым.

— Федор, вам ли не знать, как далеки мы ещё от реальных, хоть сколько-нибудь достоверных результатов! Да и не хочу я связываться с дальновидными сильными людьми. Они станут вмешиваться, я почувствую себя обязанным им и не свободным. А с этим чувством мне будет трудно, почти невозможно работать. Они за своё покровительство пожелают чуда, омоложения, а я не уверен, нужно ли делать открытие в этой области. Сразу встаёт такое множество вопросов, вовсе не научных, а нравственных. Я никогда не возьму на себя права ответить на них.

Агапкин шёл, низко опустив голову, глядя под ноги, и вдруг остановился, снял с себя тёплый шарф и обмотал им шею профессора.