Охранник промолчал, старший смотритель был повыше чином, да и здоровее. Одни кулаки чего стоили.
– Штырц! Принимай свеженького! – крикнул надзиратель и дохнул на Мартина едким табаком. – Штырц, где ты там?
– Здесь я, здесь, господин Моккли! – отозвался тюремный писарь, сбегая по ступенькам своей будки. За ним, тяжело переваливаясь, словно медведь, вышел еще один надзиратель. Он что-то торопливо жевал, от чего двигались его уши и брови. Он волок кандалы с замком, и Мартин подумал, что мог бы легко открыть такой замок любым гвоздем. Вот только стены здесь были такие, что одним гвоздем не управиться.
– Руки давай… Сюда просовывай… – продолжая жевать, приказал надзиратель.
Мартин послушно подставил руки, и планка закрылась. Затем надзиратель со скрипом провернул ключ, что привлекло внимание главного надзирателя.
– А ты чего, морда коровья, замки не смазываешь?! Сожрал все масло?!
– Никак нет, – пряча глаза, пробубнил тот.
– Все, ведите его! – махнул рукой старший надзиратель, и его подчиненный потащил Мартина на цепи.
– А как записывать, господин Моккли? – спросил писарь.
– Запиши как-нибудь, потом поправим.
– Слушаюсь, господин Моккли! – подобострастно вытянулся писарь и шмыгнул носом, а старший надзиратель пошел прочь, у него еще было много работы.
– Так как твое имя-прозвище? – забегая перед Мартином, спросил Штырц.
– Не суетись, – пробубнил надзиратель, державший конец цепи от кандалов.
Штырц поотстал, и у Мартина перестала кружиться голова. Он наконец полностью почувствовал руки, до этого сильно перетянутые ремнями.
14
Запись прошла быстро, хватило одного имени. Потом жующий надзиратель поволок Мартина по лестнице, и тот сбился со счету, преодолевая темные лестничные пролеты. Наконец они вышли в коридор и двинулись вдоль грубо сложенных стен, вдоль которых была рассыпана труха от сгнившей соломы.
Должно быть, ее здесь никто не убирал или делали это очень редко.
В темных и глубоких стенных проемах едва различались двери, но были за ними узники или темницы оставались пустыми, было неизвестно. Кроме шума шагов и позвякивания цепи, на которой вели Мартина, никаких других звуков слышно не было. Света в коридоре не хватало, и попадал он сюда сквозь узкие оконца, больше похожие на бойницы. Скорее всего, это они и были, а тюрьму сделали уже позже, разгородив пространство кладкой из колотого камня.
Кое-где на стенах угадывались держаки для факелов, но они были пусты, масло и смолу здесь экономили.
По мере приближения к концу коридора становилось светлее, и вскоре Мартин с надзирателем вышли в некое подобие холла, где за деревянным столом сидел еще один надзиратель – маленький и щуплый, похожий на писаря Штырца.
Заслышав шум, он вышел из-за стола и, подняв повыше масляный фонарь, пошел гостям навстречу.
– Привет, Борц!.. – с деланым радушием поздоровался приведший Мартина надзиратель.
– Привет, Долбунтин, – отозвался тот и посветил на избитое лицо Мартина.
– Мы же договорились, что ты зовешь меня просто Дилмо, по-дружески.
– Как долг отдашь, так будешь Дилмо, а пока ты мне никто.
– Да чего там этого долга, Борц? Десять денимов!
– Долг есть долг. Проиграл – отдавай, не можешь, не маячь тут.
– Я только по службе.
– Ну и вали. Я арестанта принял, ты – отдал.
С этими словами Борц выхватил конец цепи у Долбундина и потащил Мартина к темной нише в стене, где располагался вход в темницу, а сопровождавший пошел прочь.
Распахнув тяжелую скрипучую дверь, Борц подождал, когда Мартин войдет внутрь, и потом с помощью своего ключа снял с него кандалы и замок.
– Осматривайся, парень, – сказал он и, захлопнув дверь, с трудом задвинул заржавевший засов.
Мартин последовал этому совету, ему больше ничего не оставалось.
В просторной камере, примерно семь на восемь шагов, под самым потолком имелось сквозное окно, света от которого было больше, чем в коридоре у Борца, да и воздуха тоже. Правда, зимой здесь наверняка было холодно, а из утепления имелась лишь прелая солома вдоль стены, давно превратившаяся в труху.
Еще из удобств имелась дыра в дальнем углу и тянувшаяся через все помещение деревянная балка с кольцами, на которых когда-то подвешивали узников, чтобы выбивать подробности какого-нибудь заговора.
Дверь снова загрохотала, но на этот раз в ней открылось лишь небольшое окошко.
– Принимай суп, парень!
Мартин подошел к двери и взял кувшин с отбитой рукояткой, в котором была вода. Она давно протухла и имела болотный запах, но другую здесь вряд ли подавали.
– Спасибо.
– С новосельем!.. – поздравил его Борц и засмеялся.
– Да уж, – вздохнул Мартин.
– Тебя за что так отделали? Морда как старый башмак!
– Я не помню, как били, сначала дали по голове, а дальше не помню.
– Но было ведь за что, парень, просто так мордой по стене не возят и в Угол не запирают. Ты злодей? Убивал, грабил?
– Вор, – коротко ответил Мартин.
– Во-о-ор? – протянул Борц и понимающе кивнул. – У моего соседа в прошлый праздник на базаре кошелек сперли. Может быть, даже ты.
– Нет, в этот раз не я.
– Неважно. По-хорошему, всех вас надо взять да перевешать.
– Было уже, – грустно улыбнулся Мартин, но его улыбка вышла кривой.
– Что значит было?
– Сегодня вешали, да веревка оборвалась.
– Правда?
Борц снял форменный картуз и почесал макушку.
– Повезло тебе, парень.
– Ну, если можно так сказать, – пожал плечами Мартин и, не удержавшись, обвел взглядом свое узилище. – А что, подолгу у вас тут сидят?
– Не всегда. До тебя тут один три года протянул. И все. От воды задристал, но он еще долго продержался, другие и того не выдерживали.
– И все из-за воды?
– Нет, к воде многие привыкают. А вот зиму пережить трудновато. Холодно здесь, отопления нету.
– А как же вы?
– Мы угли в ведерке приносим. Поставишь под стол, и вроде ничего. А вот арестантам худо приходится.
– Ну, а те, кто не помирает от воды и холода, подолгу сидят? – осторожно осведомился Мартин, все еще лелея какую-то надежду.
– Не то чтобы долго, но – бессрочно. У нас в Углу других не держат. Угол – это Угол.
– А как насчет соломы, господин Борц?
– Я тебе не Борц, я друзьям Борц. Долбундину и прочим – Беренцборц, а тебе – господин надзиратель. Понял, крыса тюремная?