Загадка Белой Леди - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Вересов cтр.№ 24

– Как сказал один из таких русских творцов: «Кто кончил жизнь трагически, тот истинный поэт». В этом и заключается их кредо.

– Как странно. И что, все они погибали молодыми?

– Обычно не преодолевали рубежа в тридцать семь лет. Правда, некоторые дотягивали до сорока с небольшим. А Лермонтов – тот и вообще погиб в двадцать шесть.

– В двадцать шесть лет?! Лермонтов?..

– Был убит на дуэли, – подхватил Виктор и испытующе посмотрел на спутницу.

Однако в глазах миссис Хайден была видна лишь смутная, ничего не выражающая темнота.

– А помните, – решил далее не затягивать постоянно соскальзывающий с нужного ему русла разговор Виктор и прямо начал цитировать:

Мой дядя самых честных правил,

Когда не в шутку занемог…

Тут Виктор намеренно остановился и с видом заговорщика посмотрел на миссис Хайден.

Однако вместо, казалось бы, совершенно неизбежного «Он уважать себя заставил…» Виктор услышал милое, ни к чему не обязывающее:

– My uncle, in the best tradition,

By falling dangerously sick…

– Это шутка, только шутка Набокова, – поспешил оборвать он и, дабы не дать ей опомниться, сразу же продолжил: – А помните, когда Онегин с приятелем приехал в гости к соседям – к Лариным? – нарочно сделал он ударение на последней фамилии. И далее стал выговаривать каждое слово еще более отчетливо: – У них было две дочери, одна – веселая и легкомысленная, а другая – задумчивая… ну прямо, как вы. – И вновь процитировал:

– Задумчивость, ее подруга

От самых колыбельных дней,

Теченье сельского досуга

Мечтами украшала ей…

Она любила на балконе

Предупреждать зари восход,

Когда на бледном небосклоне

Звезд исчезает хоровод…

– Помните? – настойчиво повторил Виктор.

Однако миссис Хайден, все так же задумчиво шла по дорожке, продолжая теребить пальцами новую цветочную жертву, и молчала.

Тогда он выкинул последний козырь, и отчетливо продекламировал:

– Итак, она звалась Татьяной.

Старательно выговаривая каждый звук, Виктор на самом деле в душе уже отчаялся и не ожидал больше никаких чудесных разоблачений.

Но тут вдруг его спутница остановилась, и ее бездонные блекло-золотые глаза посмотрели на него с какой-то немой мукой. Виктор даже физически ощутил, как под рыжими кудрями ворочаются никому не ведомые темные глыбы сознания, сдвинутые с мертвой точки одной этой фразой Пушкина, будто волшебным паролем: «Сезам, откройся».

Однако миссис Хайден скоро поборола свое смятение и, так ничего и не сказав, снова двинулась по дорожке.

– Ладно, – примирительно закончил Виктор. – Я вижу, вам сегодня не до поэзии. Вас одолевают какие-то свои мысли. В такие минуты лучше остаться одной. – И он покорно склонился над рукой миссис Хайден.

На самом деле он даже не догадывался, насколько оказался прав в этом своем последнем утверждении.

Она медленно повернулась и пошла прежней дорогой назад. Убедившись, что она не обернется, Виктор быстро написал что-то на длинной бумажной полоске и поспешил к западной башне, доставая на ходу рыжую замшевую перчатку на левую руку. Но, не дойдя до цели примерно метров сто, он замедлил шаг и издал некий тихий горловой звук, после чего, даже не подняв головы, протянул чуть вверх и в сторону руку в перчатке. Тотчас мелькнула голубоватая тень, и на руку ему неслышно сел великолепный сокол с мощной грудью, опушенной белоснежными перьями.

– О, мой мальчик! – неслышно произнес Виктор и потерся щекой о гордую голову с ярко-желтыми ноздрями. – Сколько же тебе пришлось помучиться! Но теперь все, ты полетишь домой, домой. – Говоря это, Виктор привычным движением прикрепил записку под широкое серебряное кольцо на лапе. – Лети же, Ла Валетт, – и он слегка встряхнул рукой.

Но Ла Валетт еще какое-то долгое мгновение сидел неподвижно, кося крапчатым глазом и слегка раскрывая желтые губы, и лишь потом, позволив себе печально проклекотать какую-то свою истину, свечкой поднялся в небо.

– Citius, altius, fortius, [14] – устало прошептал Виктор, печально глядя ему вслед.

8

Идея побега и все возрастающее чувство к Виктору, в котором миссис Хайден уже не могла себе не признаваться, изменили ее жизнь, если изменения были вообще возможны в таких местах, как пансион доктора Робертса.

Но жизнь все-таки стала иной. Просыпаясь по утрам, миссис Хайден теперь долго лежала неподвижно, давая своему телу возможность самому вспомнить какие-то движения и привычки, чтобы по ним попробовать восстановить большее. Память тела, как известно, сильней рассудка памяти короткой. И действительно, движения каких-то мышц доставали со дна былого смутные тени призраков: стеклянную гладь моря, принимающего тебя в тугие объятия, бег по вязкому горячему песку, сладкую судорогу бедер… Но за всем этим не стояло никаких реальных событий – во всяком случае… для миссис Хайден.

Завтракать она старалась теперь тоже не у себя в «Биргу», а предпочитала выходить к общему столу. Эти несколько минут, пока она шла по дорожке среди магнолий, стараясь не наступать на уже начавшие опадать мясистые фарфоровые лепестки, стали для нее одними из самых приятных моментов всего дня. Первое время она с надеждой искала в небе великолепного балобана. Но птица с того вечера больше не появлялась, словно Виктор своими восхвалениями сглазил ее.

Впрочем, скоро миссис Хайден нашла множество других развлечений. В траве шныряли белки, подкармливаемые Жаком. Пели свои удивительные песни древесные лягушки, порхали огромные бабочки – и вся эта живность была увлекаема некой целью, неведомой ей, женщине без памяти, но явно великой и нужной. И миссис Хайден, пряча лукавую улыбку, думала о том, что и ее жизнь, бессмысленная для всех здесь, должно быть, также имеет высокую цель. И чем она труднее, тем интереснее и таинственней.

Все обитатели обычно завтракали и обедали в небольшом доме на первой террасе. Дом был наполовину стеклянным, так что там не только постоянно светило солнце, но оттуда открывался вид на поднимающуюся ступенями зелень. Миссис Хайден приходила раньше всех, садилась у стеклянной стены и медленно ела заказанное с прошлого дня блюдо. Она всегда выбирала самую изысканную еду из всей, какая имелась в меню, причем каждый раз заказывала что-то новенькое. Но это было отнюдь не следствием ее утонченных вкусов: миссис Хайден и через пищу пыталась познать себя, надеясь, что благодаря уникальному вкусу какого-нибудь изысканного национального блюда дверцы ее памяти приоткроются хотя бы на несколько секунд. Правда, это было не совсем ее ноу-хау – в одном из разговоров Виктор словно бы случайно рассказал ей, как хранили память ацтекские юноши. Каждому мальчику, достигавшему совершеннолетия, наступавшего тогда в двенадцать лет, вручался пояс с висевшими на нем крошечными золотыми флакончиками. И когда в жизни юноши происходило событие, которое он хотел обязательно запомнить, он открывал флакон, набирал туда воздух, связанный с запахом происходившего, а затем плотно закупоривал. И даже спустя много лет, стоило ему открыть нужный сосуд, тонкий аромат былого мгновенно воскрешал в его памяти события так же остро, как если бы они произошли всего лишь час назад.