Но теперь ему для дела не стукач нужен. Не слизняк-интеллигент, что любого шороха боится! Ему для нового дела нужна помощница такая, что сама кого хочешь напугает!
Такая, что не побоится и пистолет в руки взять, и яд в стакан сыпануть! И чтоб не предала…
И для этого нужна настоящая вербовка. Нужен крепчайший крючок, с которого его агентессе не соскочить — не сорваться.
Тогда в купе берлинского поезда он привел ей все самые сильные свои доводы в пользу их нынешнего сотрудничества. Он убедил эту девчонку, что, если она не будет на него работать, он грохнет, он уроет и Нила, и Северина…
Он ее вконец припер тогда, не оставив Анне никакого иного выбора, кроме как послужить ему — Косте Асурову. Верой и правдой послужить. И тогда он по-честному… по-честному отпустит ее подобру-поздорову на все четыре стороны. И простит ей даже ту подставку с диадемой… Вот ведь какая чертовка! За одну только эту проделку следовало ее так наказать, чтоб помнила всю оставшуюся жизнь.
Но он может быть и великодушным. Он — Костя Асуров.
Он вспомнил купе.
— Will You walk into my parlor? Said the spider to the fly…
Вот он, Асуров, паук… А она, Аннушка, глупая муха-цокотуха…
И как ловко он ее опутал! Никуда теперь не денется. Будет выполнять его волю в этом деле с Юсуфом. Будет!
Иных вербуют за две минуты. Иных — вербуют за час…
Тут весь блеск в верном расчете. В верном психологическом расчете. Как в Теплом Стане учили… Одному надо денег. Другого припугни… А эту можно было взять на чувствительности ее.
В Теплом Стане они внимательно изучали лиозновский фильм по Юлиану Семенову “Семнадцать мгновений весны”. Хихикали над чисто бабскими режиссерскими сопливыми выдумками типа безмолвной встречи Штирлица с женой в кафе “Элефант”… Но в целом… В целом на примере фильма можно было многому научиться.
Вот почему у Биттнера ничего не получилось с перевербовкой радистки Кэт? Ведь у него в руках было самое любимое и дорогое для женщины — ее грудное дитя! А не получилось с перевербовкой и все тут!
Они долго обсуждали с психологами этот сюжет и все же пришли не к тому выводу, что советского разведчика перевербовать нельзя… Среди своих коллег такую пропагандистскую муру они не жаловали. Они пришли к выводу, что Биттнер не смог перевербовать Кэт оттого, что психологически она опиралась на веру в то, что резидент Штирлиц придет и выручит ее. Не будь надежды на Штирлица — от несокрушимой верности Кэт не осталось бы и следа, как только Биттнер раздел ребенка перед раскрытой форточкой…
Вот и в случае с Анной. Он ее потому завербовал, что ей надеяться не на кого… Она теперь сделает ему компромат на сынка.
А уж Асуров — не подкачает, высосет у папаши денег за то, чтоб тот не сидел в Женевской тюряге, а продолжал бы куролесить…
* * *
Анюте нравилось ехать по шоссе. Ей вообще всегда нравилась любая дорога.
Все хорошее впереди. Все плохое позади.
И ехать надо так быстро, чтобы и к ожидающему тебя хорошему скорее добраться, и вместе с тем так быстро, чтобы старое, оставленное позади плохое — не догнало б.
Анюта глядела, как серый аккуратно разлинованный на шесть полос асфальт международного фривея набегает, набегает со скоростью сто пятьдесят километров в час под капот их уютного немецкого экипажа. Она курила и представляла себя колобком.
Я от бабушки ушла, я от дедушки ушла, я от лиса Асурова ушла… Куда вот только теперь приду? Где тот хитрый ротик, что проглотит меня? Нельзя же вечно кататься по Европам, убегая ото всех?
Впрочем, пока все в ее жизни складывалось довольно-таки ловко. Анюта еще не переломилась в том состоянии взросления, когда ребенок безусловно верит в свою неуязвимость.
Как в электронных игрушках, где смерть бывает только понарошку. Убили — ерунда! Перезагрузился и играй снова!
Только если у детей это было ощущение вечной жизни, и эта вера в свою неуязвимость выражалась у них в неистребимой убежденности, что придет мама и спасет…
То у нее…
Да, она думала о матери. Она думала о матери, не могла не думать, но тут же и гнала эти мысли от себя.
Ее вера в собственную вечность основывалась на другом. Она полагала, что вывернется из любой ситуации. Она — Анютка — умнее всех на этой земле, и не родился еще тот серый волк — зубами щелк, что поймает ее и съест.
Так что катится еще колобок — катится по бельгийскому фривею, катится через три страны в четвертую, а впереди уж и Антверпен!
Рядом по левую руку сидел Жиль. Он был хороший. Он умел молчать.
И уже только за это Анюта симпатизировала ему.
С Жилем они познакомились в те три бешеных для нее дня, когда, заметая следы, она, словно зайчик, петляла по альпийским дорогам, сбивая со следа поднятых Асуровым швейцарских ищеек.
А кроме полицейских ищеек за нею гнался и сам старый гэбэшный волчара — Константин Сергеевич… Наверняка гнался, да так, что только слюна капала с высунутого языка.
Как же! Она ж его, словно мальчика, кинула-провела!
В Женеву он ее чуть ли не в браслетах привез, а теперь… Ну как же он думал ее — такую умную-разумную, такую красивую и счастливую — удержать?
Ему такое изначально было не дано!
Асуров даже и не лиса. Он глупый медведь, которого колобок обманул… Как в детской считал очке говорилось: “обманули дурака на четыре кулака!”
Дурак он — этот Асуров.
Но тем не менее лучше ему больше не попадаться.
И вот каждая минута набегающего теперь под серый капот серого асфальта наматывала как минимум два с половиной километра расстояния, и с каждой минутой Асуров и швейцарская полиция оставались все дальше и дальше позади.
А что впереди?
Они ведь ехали к родителям Жиля.
Ах, как это серьезно! Молодой человек еще и неделю не знаком с девушкой, а уже хочет познакомить ее со своими па и ма.
Три дня тому, когда Жиль предложил ей поехать с ним в Бельгию к его родителям, Анюта автоматически, подчиняясь какой-то внутренней идеомоторике, переспросила, де, а удобно ли это?
И тут же все поняла. Что вполне удобно, и более того — что так вообще надо!
Они остановились возле маленькой “оберж”, выполненной в стиле освоения американцами Дикого Запада, где бармен, он же хозяин заведения, носил широкополый стетсон и где из джукбокса слабо слышались скрипочка и банджо…
Яичница “ранчо”, бифштекс, кофе и абрикосовое желе… Все вкусно и обильно.
И Жиль, ловко орудуя приборами, аппетитно лопает свой бифштекс.
— А у моих тебя обязательно накормят уткой, — сказал Жиль, — можешь уже внутренне к этому готовиться, утка у моих — коронный номер.