Она победно вытянула вперед обе руки. В одной он увидел пакет со своими пластинками, в другой — несколько крупных купюр.
* * *
— Наше государство — полные идиоты! — убежденно заявила Линда, поставив на стол пустую рюмку. — Платят пенсии всяким ископаемым, рептилиям, которые не живут уже, а только небо коптят. Вот я бы давала пенсию как раз молодым, нам же еще жить охота, того охота, сего охота… Но от них, козлов, дождешься, как же, они дадут!
— Потом догонят и еще дадут! — подхватила Катя, подружка Ринго, крупная немногословная брюнетка, и заржала своим неподражаемым «ослиным» смехом, от которого Нила в очередной раз передернуло.
— Но если платить пенсию молодым, на стариков не останется, — попробовал возразить он.
— Ну и пусть, кому оно нужно, это старичье?! — хмыкнула Линда.
— Сама ведь когда-нибудь состаришься.
— Во-первых, это будет еще не скоро, если вообще будет, а во-вторых, я уж как-нибудь сумею подкопить на безбедную старость — и твою, кстати, тоже.
— Мерси. Однако не все же такие умные.
— Неумных пусть дети содержат, в наказание. А государство, чем пенсии платить, лучше бы открыло в каждом городе центры эвтаназии.
— Какие центры? — не понял Нил.
— Эвтаназии. Безболезненного умерщвления. Ну, как больных и старых животных усыпляют.
— Током, что ли?
— Не обязательно. Лучше химию какую-нибудь. Наркотик с ядом. Глотнет старичок — и отчалит под ласковым кайфом, тихий и счастливый. А если перед этим еще организовать бедолагам недельку-другую райской жизни, уверяю тебя, отбоя бы от желающих не было.
— Ага, а жилплощадь и сбережения отдать молодым, — мечтательно проговорила Катя.
Нил рассмеялся, похоже, он принял эти слова за шутку.
— А вы, тетки, не только жестокие садистки, но и халявщицы бессовестные!
— Зато нежные и обаятельные! — улыбнулась в ответ Катя.
Они сидели в Линдиной комнате, обмывая удачную покупку. Сам агрегат, опробованный и всецело одобренный, стоял в углу — Нил не решился привезти его домой, а то пришлось бы объяснять бабушке, на какие шиши куплено. Ринго с девушками угощались армянским коньяком и сухим винишком, для Нила были закуплены роскошные фрукты: персики, прозрачные сочные груши, грозди крупного янтарного винограда.
— А что делать? — Линда развела руки. — Если уж государству плевать на наши потребности, приходится самим заниматься их удовлетворением. И главное, многого-то не надо. Зима вот надвигается… Мне Славка сапожки австрийские отложил — закачаешься! А на Горьковской шубка висит как раз под эти сапожки. — Она посмотрела на Нила, Нил тоже посмотрел на нее, но ничего не сказал. — Ладно, лично я хочу кофе. Кать, пойдем заварим…
Девушки вышли, а Нил потянулся за очередным персиком.
— Ты извини, старик, только не очень красиво получается, — неожиданно сказал доселе молчавший Ринго. Нил удивленно и обиженно поднял брови. — Девочка помогла тебе, теперь ты ей помоги.
— Да я бы с радостью, только что я могу? У меня денег вообще не осталось.
— У тебя пластинки остались.
— Ну, остались…
— Так ссуди ей опять на пару дней, повторим операцию — и всего делов.
— Конечно. Только, слушай, я ведь так и не понял, как это она…
— А тебе ничего понимать не надо. Ты дай, а мы вернем с процентом.
— Может, все-таки, объяснишь?
— Объяснять ничего не буду. Если хочешь, можешь все сам увидеть.
IX
(Ленинград, 1973)
— Ну, выбрали что-нибудь? — нелюбезно спросила продавщица сувенирного отдела.
Ее раздражение было нетрудно понять: посетители Гостиного двора проходило мимо этого хилого отдельчика, немногие останавливались на несколько секунд и, окинув беглым взглядом выставленный товар — топорных мишек с перекошенными физиономиями, горбатые шкатулки, вырубленные из полена в артели безруких инвалидов, красные флажки с бахромой и великое множество изображений одного и того же плешивого, раскосого гражданина с жиденькой бородкой, исполненных на бумаге, ткани, металле, пластмассе и стекле, — отворачивались и шли дальше. Иногда безмятежный покой продавщицы нарушали растрепанные, запыхавшиеся тетки с длинными списками в руках. Сверяясь со списками, тетки брали сразу по несколько десятков вымпелов, жестяных значков, медалек, а иногда и мишек со шкатулками, тщательно отсчитывали мятые купюры и непременно требовали товарные чеки. Это было продавщице близко и понятно: профсоюзные активистки, готовятся к какому-нибудь торжественному мероприятию или же спешно расходуют подотчетные средства в последние дни отчетного периода. Люди при деле, да и покупатели основательные. Эта же парочка юных оболтусов крутится возле прилавка уже минут десять, глазеет непонятно на что, покупать ничего явно не собирается, только держит несчастную женщину в напряжении…
Парень мотнул головой, положил на место бронзовую медаль с изображением ракеты и словами «Ленин жив вечно!» и начал отходить. Но девка, оказавшаяся намного наглее, удержала спутника и заявила продавщице:
— Еще нет. Покажите вон ту ложку. Продавщица в сердцах хлопнула о прилавок длинную деревянную ложку с облупившейся краской, а парень неожиданно схватил девку за рукав и, показывая за окно, взволнованно зашептал:
— Ой, Линда, смотри, это же Стефанюк!
— Тиш-ше, — зашипела она и оттащила его в сторонку. — Стой так! — тихо сказала она, встав между Нилом и застекленным выходом на галерею. — Обними меня и смотри поверх моей головы. Ты будешь его видеть, а он тебя нет… Ну, что там?
— Стоит, мается. В ногах сумка… Какой-то типчик рядом крутится. Так, подошел. Стефанюк достает диски… Слушай, это ж не мои диски!
— Естественно, не твои. Что я, по-твоему, полная дура?
— Но я думал… Ой, смотри, никак Катя?!
— Правильно. Явление второе. Все идет по плану. Рассказывай, что она?
— Подходит к Стефанюку, осматривается. В руках пакет. Что-то говорит, он кивает. Она раскрывает пакет… Ага, вот и мои пластинки!
— Дальше! — Стефанюк рассматривает… Трясет их, гад, нюхает даже. Слушай, зачем он их нюхает?
— Потом расскажу. Что сейчас?
— Два отложил, взял третий. Что-то спрашивает, она, похоже, не соглашается.
— Торгуются. Все верно. Теперь?
— Кладет в сумку. Деньги достал, пересчитывает. Озирается…. Ох, атас!
— Что такое?
— Дружинники. Или менты переодетые. Здоровые, гады. Хватают его, руки выворачивают. В сумку лезут! Господи!..
— Спокойней, Баренцев!
— Но они же… Это же мое!..
— Да успокойся ты, дурила! Сколько прихватчиков?