Пошли по знакомым улицам. В городе осень чувствовалась еще больше. Панели потемнели от дождя и грязи, с крыш капала вода, хотя дождя уже не было.
Показалось знакомое желтое здание Шкиды. Сердца у ребят ёкнули.
Они прошли двор, поднялись по лестнице во второй этаж.
Дверь открыл дворник.
Шаги непривычно гулко отдавались в пустынных комнатах. Странно выглядели пустые, мертвые классы, где зимой ни одной минуты не было тихо, где постоянно был слышен визг, хохот, треск парт, пение.
Викниксор оставил ребят и прошел к себе в кабинет.
Янкель и Японец переглянулись. Жалко было расставаться со Шкидой, к которой они так привыкли, а теперь стало и совсем невтерпеж – особенно когда они увидели знакомые парты с вырезанными ножиком надписями «Янкель-дурак», «Япошка-картошка».
Оскорбительные когда-то слова вдруг приобрели необычайную прелесть.
Ребята долго разглядывали эти надписи. Потом Янкель умиленно произнес:
– Это Воробей вырезал.
– Да, это он, – мечтательно поддакнул Японец и вдруг посмотрел на товарища и сказал: – Давай попытаемся? Может, оставит.
Янкель понял.
Раздались шаги. Вошел Викниксор. Он деловито осмотрел комнату и сказал:
– Парты запылились. Возьмите тряпки и вытрите хорошенько.
Ребята кинулись на кухню, принесли мокрые тряпки и стали обтирать парты.
Кончив, твердо решили:
– Пойдем к Викниксору, попытаемся.
На робкий стук последовало:
– Войдите.
Увидев ребят, Викниксор встал.
– Виктор Николаевич, вы, может, оставите нас? – заканючил Янкель.
– Оставите, может? – как эхо повторил Еонин.
Викниксор строго посмотрел через головы ребят куда-то в угол, пошевелил губами и спокойно сказал:
– Да, я вас оставляю. За вас поручилась вся школа, а сюда я вас привез только для того, чтобы вы почистили помещение к приезду школы. Завтра она переезжает с дачи.
Шкида переехала с треском. Едва трамвайные платформы остановились у дома и ребята начали разгрузку, уличная шпана окружила их.
– Эге-ге! Приютские крысы приехали.
– Крысы приехали!
– Эй вы, голодные! Крысенята!..
Воробей возмутился и подскочил к одному, особенно старавшемуся.
– Как ты сказал, стерва? Повтори!
Тот усмехнулся и, заложив руки в карманы, поглядел в сторону своих.
– А вот как сказал, так и сказал.
– А ну, повтори!
– Голодные крысы!
В следующее мгновение кулак Воробья беззвучно прилип к носу противника. Брызнула кровь.
– А-а-а! Наших бить!
Шпана смяла Воробья, но подоспела выручка. Шкидцев было больше. Они замкнули круг, и началась драка. Шпана сразу же оказалась в невыгодном положении. Их окружили плотной стеной. Сперва они бились отчаянно храбро, но скоро из десятка храбрецов половина лежала, а вторая половина уже не дралась, а только заслонялась руками от сыпавшихся ударов.
– О-ой! Больно!
– Хватит!
– Не бейте!
Шкида уже не слышала стонов. Она рассвирепела, и десятки рук по-прежнему без жалости опускались на головы врагов.
Побоище прекратил Викниксор. Увидев из окна, что питомцы его дерутся, он выскочил, взбешенный, на улицу, однако при виде его шкидцы брызнули во все стороны, оставив на поле битвы лишь избитых противников и Воробья, который был здорово помят и даже не в силах был убежать.
Это событие имело свои последствия. Едва шкидцы устроились и расставили в здании мебель, как получился приказ заведующего: «Никого гулять не выпускать». Ребята приуныли, пробовали протестовать, но приказ отменен не был. А на следующий день законодательство республики Шкид обогатилось двумя новыми параграфами.
В этот день состоялось общее собрание, на которое Викниксор явился с огромной толстой книгой в руках.
Притихшая аудитория с испуганным видом уставилась на эту глыбу в черном коленкоровом переплете, а заведующий поднял книгу над головой, открыл ее и показал всем первый лист, на котором акварельными красками было четко выведено:
– Ребята, – торжественно начал Викниксор. – Отныне у нас будет школьная «Летопись». Сюда будут записываться замечания воспитанникам, все ваши проступки будут отмечаться здесь, в этой книге. Все провинности, все безобразия воспитанников будут на учете у педагогов; по книге мы будем судить о вашем поведении. Бойтесь попасть в «Летопись», это позорная книга, и нам неприятно будет открывать ее лишний раз. Однако сегодня же при вас я вынужден сделать первую запись.
Викниксор достал карандаш и, отчетливо произнося вслух каждое слово, записал на чистом, девственном листе:
«Черных уличен в попытке присвоить казенные краски».
Ребята притихли, и все взоры обратились на Янкеля. А Янкель опустил глаза, не зная, огорчаться ему или радоваться, что его имя первым попало в этот исторический документ.
Возражать Викниксору он не мог. Накануне, когда переносили вещи, Гришка с особенным рвением таскал по лестнице тюки с одеялами и подушками, связки книг, посуду и другое школьное имущество. В коридоре, у входа в учительскую, один из пакетов развязался и оттуда выпали два начатых тюбика краски. Будь это что-нибудь другое – может быть, Янкель и задумался бы, но перед этим соблазном его сердце художника устоять не могло. Он сунул тюбики в карман и в тот же миг услыхал над головой голос Викниксора.
– Что у тебя в кармане, Черных?
Янкелю ничего не оставалось делать, как извлечь из кармана злополучные тюбики.
Викниксор взял тюбики, брезгливо посмотрел на Черных и сказал:
– Неужели ты, каналья, успел забыть, что тебя только что простили и что тебе угрожал перевод в реформаторий?!
– Они сами упали, Виктор Николаевич, – пролепетал Янкель.
– Упали в карман?
Викниксор приказал Янкелю немедленно отправляться в класс. Просить извинения на этот раз Янкель и не пытался. Никому не сказав о случившемся, он прошел в класс и весь вечер пребывал в самом ужасном унынии. Но вот миновала томительная бессонная ночь, наступил следующий день, и Янкель начал понемногу успокаиваться: может быть, Викниксор в суматохе забыл о нем? Оказалось, однако, что Викниксор не забыл. И теперь Янкель сидел под устремленными на него взглядами ребят и думал, что отделался он, пожалуй, дешево.
А Викниксор записью в «Летопись» не ограничился. Расхаживая по столовой с толстенной книгой в руках, он, чтобы внушить трепет и уважение к этой книге, растолковывал воспитанникам смысл и значение только что сделанного замечания.