— Ника, маленькая моя, что ты, что ты плачешь, ну
прости, прости меня, только не плачь, не надо…
— Я не плачу, я не умею плакать… не получается, —
тихо проговорила она. — Уйди Влад, прошу тебя, уйди!
Он схватил другое полотенце, накинул на нее, вытер и так, в
полотенце, поднял с полу. В самом деле, глаза у нее были сухие, ни слезинки, а
лицо такое несчастное, такое пьяное и такое красивое… Он прижал ее к себе.
— Ника, девочка моя, маленькая моя, ты зачем так
надралась, тебе же плохо, пойдем, я тебя уложу, тебе надо уснуть, а завтра
опять будет чудесный день, у меня есть таблетки от похмелья… Успокойся,
Котофеич, все же хорошо, — бормотал он, прижимая ее к себе все крепче. Он
ненавидел женские слезы, они всегда приводили его в крайнее раздражение, но
сейчас он не чувствовал ничего, кроме любви, тем более что слез как таковых и
не было. Он отнес Нику на кровать и вдруг ощутил непреодолимое желание
поцеловать ее в шею, не удержался и поцеловал, а дальше он уже ничего не
помнил. И никакая Джинджер ему не понадобилась…
Он проснулся оттого, что в окно светило солнце.
Ах, хорошо! Он тут же вспомнил прошедшую ночь.
Это было что-то особенное, сладострастно потянувшись,
подумал он. Сказочный секс с любимой женщиной. Оказывается, так бывает. Я что
же, ее люблю? Выходит, что так… От воспоминания о жутком вое пьяной, мокрой,
жалкой женщины не осталось и следа, помнились только сияющие глаза и сумасшедшие
ласки, сменяющиеся сумасшедшей нежностью… Вот так и сходят с ума от любви…
Какое счастье, что я ее встретил, что она со мной… И вдруг до него дошло, что
ее нет в постели. Он прислушался, из ванной не доносилось ни звука. Может, она
ушла в мой номер, чтобы не будить меня? Он потянулся к телефону. Набрал свой
номер. Никто не ответил.
Ему вдруг стало тревожно. Он вскочил:
— Ника! Ника!
Ни ответа ни привета.
Наверное, пошла в магазин, что-нибудь купить.
И вдруг его пронзила мысль — она вчера не захотела делать
покупки с ним вместе, потому что собиралась купить виски. Тайком. Она ушла на
десять минут, вернулась совсем другая и попросила жвачку… Там рядом было
придорожное кафе… Да, все сходится. Но она не похожа на пьянчужку… Просто,
видимо, она слишком напряглась, чтобы не показать свое волнение…
Он заглянул в ванную и увидел, что бутылка пуста…
Так. И куда же она, пьяная, с утра пошла?
Он молниеносно оделся, не стал даже принимать душ и бриться,
и побежал вниз.
— Простите, — обратился он к портье, — дама
из триста пятого номера не выходила?
— Она уехала и оставила вам записку, вот!
— Уехала? Куда уехала?
— Вероятно, в записке все сказано, — вежливо
напомнил портье.
Он развернул записку. «Влад, прости, я уезжаю.
Было чудесно. Но — было… А больше ничего не будет, я не
хочу. Прости еще раз за вчерашнюю истерику, я выпила лишнего. Ника».
Он стоял в полной растерянности. Потом обратился к портье:
— Извините, а как вам показалось, дама была… здорова…
Она была в нормальном состоянии?
— Мне показалось, что да… — И видимо, из
сочувствия к его растерянности, добавил:
— Дама спросила, как ей попасть в Бонн, я вызвал такси,
чтобы ее довезли до вокзала.
— Давно?
— Часа полтора назад. Если она уехала десятичасовым
поездом, вы не успеете ее перехватить.
— Да нет, я и не думал, спасибо… Я просто поеду в Бонн.
— Советую вам позавтракать сначала.
— Спасибо. Не хочется.
— Но у вас же заплачено, сейчас вам завернут с собой,
подкрепитесь в дороге.
И пока он кидал в сумку свои вещи, горничная принесла ему
пакет.
— Вот тут две порции, мадам тоже уехала без завтрака.
Милые, честные голландцы, отчего-то растрогался он. Он вдруг
стал таким сентиментальным и уязвимым. А может, не надо ехать за ней? Не хочет
она, ну и ладно. В конце концов, ты удовлетворил все свои желания, вот и
успокойся. Но не получалось. Мысль о том, что Ника, пьяная, не говорящая толком
ни на одном иностранном языке, одна куда-то едет, казалась непереносимой. Нет
чтобы спокойно жить дальше, мне нужно только одно — убедиться, что она
добралась до Аллы. А там уж ее обиходят, она рассказывала вчера, что Алла ее
давняя и очень близкая подруга, а Белла Львовна врач, так что… Главное, чтобы
она до них добралась. А на поезде она доедет до Бонна лишь через несколько
часов, значит, спешить не стоит. Да и вообще… куда спешить? Позвоню Алле, и
тогда все, а пока прогуляюсь по Амстердаму, я так его люблю. И он поехал в
город. Но ничего, кроме отвращения, не ощутил. За те пять лет, что он тут не
был, заметно прибавилось эмигрантов с востока и юга, а с ними и грязи,
раздраженно думал он. Интересно все же, почему она сбежала? Ведь ей было хорошо
со мной, так же волшебно хорошо, как и мне с ней…
Почему же тогда? И тут вдруг на глаза ему попалась уже
знакомая реклама духов «Земляника». И он расхохотался с огромным облегчением.
Все проще простого! Вчера она устала, напилась, впала в истерику, потом провела
безумную и бессонную ночь.
Совершенно естественно, что наутро она выглядела кошмарно и
не пожелала в таком виде показаться мне на глаза! Ну конечно! Все элементарно.
Тогда зачем такая мелодраматическая записка? Она не протрезвела от любви и
виски, а утром еще добавила. И уверена, что после этой ночи, после всего
сказанного в эту ночь, я ее найду, примчусь за ней, а она к тому времени приведет
в порядок свои мысли, чувства и, главное, лицо. И все у нас будет прекрасно,
ну, может, она поломается немножко, а потом сдастся. Я на ней женюсь. Увезу ее
от этого дурацкого Гриши с его камерным вокалом. И от седовласого жмота,
который только на пять розочек раскошелился да на мороженое в уличном кафе. А
может, и еще от кого-то, кого я не знаю… Опыт у нее, судя по всему, богатый…
Видимо, много мужиков было… Нет, об этом я думать не буду, в конце концов, меня
она считала мертвым… Говорят, кстати, такие браки бывают счастливыми — когда
люди встречают свою былую любовь на закате… Да какой там закат? Хотя, наверное,
все-таки уже закат, если так безумно потянуло к прошлой любви…
Ничего, пусть придет в себя, выспится, а завтра утром я
явлюсь к ней, она же не знает, что мне известно, где она живет. Приду и просто
позвоню в дверь! Чтобы у нее не было времени на всякие дурацкие метания. Приду
и скажу: Ника, я люблю тебя, будь моей женой… Он прекрасно умел успокаивать
себя, а как же иначе? И вот уже Амстердам вновь явился ему во всей своей
прелести. Погуляю еще немного, потом пообедаю и не спеша поеду в Бонн, а завтра
с самого утра — к Нике. И он продолжал бродить по городу, потом ему в голову
пришла забавная мысль: эх, уж если терять свободу, то красиво. Он вспомнил
какой-то фильм, кажется с Джулией Роберте, где героиня считала себя брошенной и
несчастной, а герой, богатый и красивый, Ричард Гир, явился к ней с букетом… А
я явлюсь еще и с кольцом, можно счесть его обручальным. Вот сейчас зайду и
куплю ей кольцо, у нее такие тонкие пальчики, а колечко скромненькое, с
гранатом. А я куплю ей с изумрудом, она же любит зеленое. И глаза ее вспыхнут
от радости… Черт побери, это все так избито и пошло, но в этом-то и прелесть…
Кажется, Ремарк писал, что все избитое и пошлое стало таким именно потому, что
безотказно действует на людей. Дословно он эту цитату не помнил, но за точность
мысли мог поручиться.