Повторил громче.
— Я тебя искал.
— Да? — пробормотала тень.
Дождь за спиной падал сплошной завесой. Мерцали молнии. Но гром по-прежнему молчал.
— Констанция, — обратился я наконец к темному силуэту на высокой полке, окутанной тенями дождя. — Послушай.
Я назвался.
Молчание.
Я снова заговорил.
О господи, подумал я, она и в самом деле мертва!
Хватит, черт возьми! Выходи! Едва заметный поворот, пожатие плеч — но свершилось. Тень с безличным лицом оживилась — всего лишь быстрей задышала.
Я ее не слышал, а скорее чувствовал.
— Что? — с придыханием шепнула она.
Я воспрянул духом, радуясь всякому признаку жизни, всякому ее биению.
— Меня зовут… — Я повторил свое имя.
— О, — пробормотал кто-то.
Это заставило меня шевелиться быстрей. Я отклонился от дождя, навстречу холодному воздуху гробницы.
— Я пришел тебя спасти, — прошептал я.
— Да?
Это была всего лишь комариная пляска в воздухе, неслышная, нет, не здесь. Разве покойница может говорить?
— Хорошо, — прозвучал шепот. — Ночь?
— Не спи! — крикнул я. — А то не вернешься! Не умирай.
— Почему?
— Потому. Потому что. Я так говорю.
— Говори. — Вздох.
Господи, подумал я, говори что-нибудь!
— Говори! — произнесла бесплотная тень.
— Выходи! — пробормотал я. — Это место не для тебя!
— Нет. — Легчайший шелест.
— Да!
— Для меня, — дохнула тень.
— Я помогу тебе выбраться.
— Откуда? — спросила тень. И, в паническом страхе: — Их нет! Они исчезли!
— Они?
— Исчезли? Они должны были исчезнуть! Исчезли?
Наконец в темную землю воткнулась молния, гробницу стукнул гром. Я повернулся, глядя на каменные луга, холмы из блестящих плит, с которых струи дождя смывали имена. Плиты и камни зажглись от небесных огней и сделались именами на зеркальном стекле, фотографиями стенах, записями на бумаге, но вот имена и даты на стекле поплыли, снимки посыпались со стен, в проекторе заскользила пленка, на серебристом экране внизу, в десяти тысячах миль отсюда, заплясали лица. Фотографии, зеркала, пленки. Пленки, зеркала, фотографии. Имена, даты, имена.
— Они еще здесь? — спросила тень с верхней полки склепа. — Снаружи, под дождем?
Я оглядел обширный кладбищенский холм. Дождь молотил по десяткам, сотням, тысячам камней.
— Их не должно здесь быть, — сказала она. — Я думала, они ушли навсегда. Но потом они стали стучать в дверь, будить меня. Я уплывала к своим друзьям, тюленям. Но как бы далеко я ни заплыла, они ожидали на берегу. Шептуны, напоминавшие о том, что я хотела забыть.
Она помедлила.
— Раз уж я не могла от них убежать, нужно было убить их, одну за другой, одну за другой. Кто они были? Они были мной? И вот я погналась за ними, вместо того чтобы убегать, одну за другой я находила, где они похоронены, и хоронила снова. В двадцать пятом, потом в двадцать восьмом, тридцатом, тридцать пятом. Где они останутся навечно. Пришло время лечь и заснуть навсегда, или они снова заявятся ко мне в три часа ночи… Так… где я остановилась?
Снаружи шел дождь. После долгого молчания я произнес:
— Здесь, Констанция, и я тоже, слушаю тебя.
Помедлив, она отозвалась:
— Они все ушли, на берегу теперь спокойно, я могу снова плавать и не бояться?
— Да, Констанция, они в самом деле похоронены. Ты сделала дело. Кто-то должен простить тебя за то, что кому-то нужно было быть Констанцией. Выходи.
— Зачем? — произнес голос на верхней полке.
— Потому что, как это ни дико, но ты нужна. Так что, пожалуйста, отдохни недолго, а потом протяни руку, и я помогу тебе сойти вниз. Слышишь, Констанция?
Небо потемнело. Огни погасли. Дождь падал, размывая камни, плиты и имена, страшные имена, что были высечены для вечности, но растворялись в траве.
— Они ушли? — донесся лихорадочный шепот.
— Да. — Мои глаза были наполнены холодным дождем.
— Да?
— Да. На кладбище пусто. Фотографии упали. Зеркала чистые. Остались только ты и я.
Дождь омывал невидимые камни, глубоко сидящие в затопленной траве.
— Выходи, — спокойно позвал я.
Падал дождь. Вода бежала по дороге. Надгробия, камни, плиты, имена потерялись.
— Констанция, и еще одно.
— Что?
После долгой паузы я сказал:
— Фриц Вонг ждет. Сценарий закончен. Декорации выстроены.
Я закрыл глаза, мучительно вспоминая.
Наконец я вспомнил.
— Если я не отчаивалась, то только из-за моих голосов. — Поколебавшись, я продолжил:
— Мои голоса слышались мне в колоколах. Колокола зазвенели в полях, и эхо медлит. В сельском затишье, там мои голоса. Без них я бы отчаялась.
Молчание.
Тень зашевелилась. Показалось что-то белое. Из тени выплыли кончики пальцев, потом ладонь и тонкая рука.
За долгой тишиной последовал глубокий вздох.
Констанция сказала:
— Я спускаюсь.
ГЛАВА 47
Буря утихла. Ее словно бы и не бывало. Разъяснилось, нигде не виднелось ни облачка, дул свежий ветер, как будто стараясь очистить плиту, или зеркало, или рассудок.
Я стоял на берегу перед арабской крепостью Раттиган, с Крамли и Генри, которые по большей части молчали, и Фрицем Вонгом, который обозревал сцену в поисках мелких и крупных планов.
Внутри дома перемещались, как тени, двое мужчин в белых комбинезонах; мне, полоумному писателю, чей мозг легко рождает сопоставления, они напомнили алтарных прислужников; захотелось — дикая мысль — увидеть здесь еще одну фигуру в белом — отца Раттигана, с курильницей и ладаном и святой водой, пусть бы освятил заново этот дом, который, вероятно, и не был прежде освящен. Боже милосердный, думал я, пошли священника, чтобы очистил это логово беззакония! Маляры внутри усердно трудились, отскребая стены, прежде чем покрыть их свежей краской; они не знали, кому принадлежал этот дом и что там когда-то обитало. Снаружи, на столике у бассейна, стояло пиво для Крамли, Фрица, Генри и меня, а также водка, если нам захочется.
Запах свежей краски вселял бодрость; он обещал безумную свободу, прощение грехов. Новая краска, новая жизнь? Молю, Господи.