«Поразительная страна, — подумал Бестужев, задумчиво
глядя вслед девушке, так ни разу и не оглянувшейся. — Все здесь не
по-человечески, все непривычно — но есть все же в здешней жизни некая прелесть,
здесь порой увлекательно, восхитительно вольготно… если не ломать голову, как
заработать на хлеб пару монеток…»
Он пошел напрямик, густой тенистой рощицей. Разумеется, от делового
предложения, пусть и весьма заманчивого, следовало отказаться — настоящего
ловца фортуны, приплывшего на эту землю обетованную, чтобы побыстрее выйти в
люди и сколотить состояние, оно безусловно привлекло бы, но у Бестужева имелись
свои планы и свои обязанности.
Пожалуй, следовало все же побыстрее убираться отсюда, вот
что. Загостился…
Особенно если учесть, что события, завязавшиеся вокруг него,
принимали нехороший оборот…
Вчерашняя ночная баталия, завершившаяся полным разгромом
противника, несомненно, в самом скором будущем должна была принести господам
Голдману и Мейеру неплохие дивиденды — пусть и выражавшиеся не в звонкой
монете. Троих злоумышленников, связанных по рукам и ногам, передали здешнему
представителю закона, именовавшемуся шерифом (и этот достойный блюститель
порядка казался человеком неглупым и хватким, наподобие пристава Мигули, у
которого очень быстро начинали петь разнообразнейшие мазурики). Четвертого
изловили парой часов позже: человек нездешний, он попросту не сумел надежно
спрятаться. Укрывшись поначалу на чьем-то заднем дворе, он принял единственно
верное в его положении решение — добраться до железнодорожной станции и смыться
отсюда с первым же поездом. Однако жители крохотного городишки, взбудораженные
происшествием (по здешним меркам прямо-таки вселенским катаклизмом), оказались
настороже. Те, у кого на рассвете беглец стал расспрашивать дорогу к станции,
быстренько прибежали к шерифу — и его помощники, прискакав на станцию,
быстренько изловили болтавшегося там громилу.
Кто-то из них да даст нужные показания. К тому же Голдман
очень быстро расколол Фалмора — точнее, он лишь служил переводчиком при нем и
Бестужеве, а уж Бестужев подступил к напуганной канцелярской крысе со всем
своим жандармским опытом, наработанным на субъектах гораздо опаснее, хитрее и
изворотливее. Очень быстро Фалмор под давлением неопровержимых улик (и
мастерского блефа-запугивания) выложил все: кто из синдиката его нанял
осведомителем, где и при каких обстоятельствах, сколько платил, как
сотрудничество протекало и какие поручения давались. Голдман, как он тут же
уточнил, вовсе не собирался идти со всем этим в суд — у него теперь имелись не
шуточные козыри в рукаве для переговоров с синдикатом, которому совершенно ни к
чему газетная шумиха и полицейские расследования. Бизнес, как здесь любят
выражаться…
Для Голдмана с Мейером, таким образом, дело оборачивалось
прямой выгодой. А вот для Бестужева…
Ни у кого из троих пленников не оказалось при себе
револьвера — а четвертый (у которого тоже не обнаружили ничего огнестрельного)
пустился в бега гораздо раньше того момента, когда раздался выстрел, и
неведомый стрелок, определенно метивший Бестужеву в голову, промахнулся лишь
самую чуточку…
Разгадка лежала на поверхности: в Бестужева, улучив
подходящий момент, стрелял кто-то другой, не имевший отношения к тем четверым,
посланным синдикатом, чтобы спалить кладовую с ценным имуществом
киноэкспедиции. Траекторию пули не так уж и трудно было вычислить опытному
человеку: стреляли из одного из окон второго этажа, выбрав удобный момент,
когда Бестужев оказался в полный рост освещен пламенем пылавшего керосина. Вряд
ли его с кем-то спутали, следовательно, именно ему револьверная пуля солидного
калибра и предназначалась. Кто-то очень его ненавидел и
очень хотел от него избавиться, не стесняясь в средствах.
Глупо и подозревать, что стрелявший был все же выследившим
Бестужева агентом его нью-йоркских преследователей — тем такое попросту
ни к чему, их интересовали в первую очередь бумаги (упрятанные в поясе, который
и сейчас красовался у Бестужева на животе под рубашкой). А могли ли они
совершенно точно знать заранее, что бумаги при Бестужеве, не запрятаны где-то в
укромном местечке, и их удастся, не возбудив ничьего интереса, снять с
мертвеца? Вряд ли…
Следовательно, они ни при чем. Тем более что здесь,
буквально рядышком, как раз и пребывал человек, имевший причины люто Бестужева
ненавидеть — а ненависть способна толкать на самые подлые поступки, особенно
тут, в Америке, где не гнушаются, дипломатично выражаясь, крайне
решительных методов решения запутанных проблем. Ни у кого, кроме
Голдмана-младшего, не было мотивов стрелять Бестужеву в спину посреди ночи — а
вот у помянутого их имелось множество…
Нет, но каков молодчик! Это он, никаких сомнений — просто
некому больше. К сожалению, нет никаких улик: мягкая пуля без оболочки
деформировалась настолько, что ни за что не удастся связать ее с конкретным
оружием — да и оружие это, может статься, уже покоится на дне ближайшей
выгребной ямы или протекающей близ города неширокой реки.
Пора убираться отсюда. Самое время. Одному богу известно,
что еще может выдумать этот беззастенчивый субъект, пылающий злобой на то, что
Бестужев занял его место как на кинематографической площадке, так и возле
очаровательной Лили. Если он достаточно умен и решителен — а именно так, судя
по всему, обстоит — может в ближайшее время придумать что-нибудь еще, грозящее
самыми печальными последствиями.
Никаких обязательств, которые удерживали бы здесь. Голдман,
в общем, уже вне опасности, даже фильм про бесстрашного авиатора снят на три
четверти, так что совесть мучить не должна. Можно прямо сейчас, не откладывая,
сесть на Пако и отправиться на станцию. Коня оставить там — в крохотных
городишках наподобие этого, всякую домашнюю животину, будь то собака, а уж тем
более конь, «знают в лицо» и очень быстро вернут хозяину. Часа через три с
запада пройдет поезд, по пути в Нью-Йорк делающий остановку в Вашингтоне. За
столь короткое время английским Бестужев, конечно же, не овладел, но выучился
нескольким полезным фразам наподобие «Мне нужно в Вашингтон». Ну, а адрес
российского консульства у него имеется в записной книжке, четко и разборчиво
написанный так, что любой американец поймет. Извозчики, надо полагать, и в
Вашингтоне имеются, как же в столице без извозчиков? Нужно решаться. Следовало
бы решаться гораздо раньше — но он, если быть предельно откровенным с самим
собой, чуточку размяк, плыл по течению, не торопился покидать
кинематографистов, прижился тут, понимаете ли, поддался очарованию
их шального и увлекательного ремесла. Ну, он задержался тут всего на неделю…
Резко остановился, вскинул голову. Вокруг была рощица,
незнакомые высокие деревья, залитые ярким южным солнышком — а впереди,
загораживая ему дорогу, стояли четверо: двое с пустыми руками, а двое
помахивали даже не дубинками — попросту увесистыми толстыми сучьями, корявыми,
но способными шутить весьма даже нешуточно.
С первого взгляда ясно стало, что миром не разойтись — очень
уж целеустремленно они двинулись навстречу, размыкаясь, пытаясь окружить.
Потрепанная одежда, в дырках и заплатах, прохудившиеся самодельные соломенные
шляпы, рваные башмаки, один и вовсе обувью не отягощен, испитые физиономии,
некая задиристая приниженность в повадках, как у сбившихся стаей бродячих
собак…