Прапорщик проникся серьезностью проблемы. Чистый лоб
собрался морщинами.
– Что же делать? Он через пять минут очнется.
– Через семь, – поправил Слива. – Я ж говорю: у меня кулак –
хронометр.
А Романов уже знал, как действовать.
– Эх, мне бы ластик…
– В смысле резинку? У меня в планшетке есть. – Калинкин с
готовностью достал хорошенький ученический пенал, в котором лежали идеально
отточенные карандашики, миниатюрный транспортир, циркулек и каучуковый ластик.
Сразу было видно неисправимого отличника.
– Здорово!
Подтерев начало надписи, Романов внес в нее попра??ку:
OFF VERD PROVO MÖG SCHLFLG STAF
Прапорщик, сопя от умственного напряжения, заглядывал ему
через плечо.
– Ну, первые два слова – это я догадался: «Offensive
verdächtigt». «Наступление подозревается». Дальше не понимаю.
– «Наступление подозревается». Слово «сильно» убираем. И
добавляем: «Provokation möglich» – «Возможна провокация». Про обратную
эстафету оставляем. Возможно, у них так заведено – в случаях исключительной
важности давать дополнительные сведения незамедлительно.
Он перетасовал колоду, и надпись пропала.
– Одели? Суньте еще и колоду.
За тем, как связной очнется, наблюдали издали, в бинокли.
Нимец зашевелился через шестнадцать минут после удара. Кулак
у Сливы действительно был прямо-таки хронометрический.
Контрабандист сел, взялся за голову, помотал ею. Испуганно
заозирался. Потом захлопал себя по карманам. Достал карточную колоду, осмотрел.
Снова стал оглядываться.
– Не заподозрит? – нервно спросил Калинкин.
– Ништо, – просипел унтер. – Подумает, я на нем душу отвел,
да и пошел себе дале. Подстеречь, конечно, может в темном углу. Он мужик
памятливый… Если захочет австриякам о встрече с патрулем доложить, это ему
затруднительно будет. Языка-то у Нимца нету, а грамоте он не знает.
Связной наконец встал. По-собачьи встряхнулся, подобрал
шапку и скрылся в лесу.
– Итак, в Русиновке как минимум два вражеских агента, –
озабоченно подвел итог Романов. – Банщик и Учительница. Первый, разумеется,
главный. Поэтому я перераспределяю роли. Слива, вы опытнее. Петренку поручаю
вам. Глаз с него не спускать! И чтоб ни в коем случае не заметил. Ну, сами
знаете. Ты, Вася, сменишь вольноопределяющегося Левкина около дома Учительницы.
Мы ведь еще не выяснили, связана она с Банщиком или работает самостоятельно. Я
еду на радиостанцию. Свяжусь с Козловским. Нужно срочно принимать меры. Времени
у нас – день. Максимум два…
В роли Хлестакова
В полдень на срочное собрание созвали всех расквартированных
в Русиновке офицеров: из штаба, из дивизионного резерва, из вспомогательных и тыловых
подразделений. В помещение столовой, откуда выслали всю обслугу, пришли человек
тридцать-сорок в звании от полковника до прапорщика. Перед тем как войти,
каждый должен был расписаться в книге, что извещен об ответственности за
разглашение.
Открыл собрание начальник штаба, пожилой, очень нервный
генерал с заглазным прозвищем Тик.
Подергивая бородатым лицом, Тик разрешил садиться и
представил докладчика – нового начальника контрразведочного отделения Романова.
Вид у генерала был встревоженный, будто он что-то не вполне понимал.
– Сведения, которые вам сообщит подпоручик, абсолютно
секретны. Вы, впрочем, расписались и знаете. М-да… Прошу.
Он кивнул контрразведчику и сел в угол, как бы демонстрируя,
что и сам является всего лишь слушателем.
Вперед выступил молодцеватый офицерик в сверкающей портупее,
солидно откашлялся и для начала произнес бодрую речь патриотического содержания
о несокрушимости русского оружия и неизбежности скорой победы над палачами
Европы – австро-венгерским императором и германским кайзером.
Трескучее словоблудие подпоручика слушающим не понравилось.
К сотрудникам контрразведки в армии и так относились с неприязнью, а уж этот
фразер, нахально распускающий перья перед людьми, большинство которых старше по
возрасту и званию, выглядел просто пародией на тылового шапкозакидателя.
Еще и грозить смел, мальчишка:
– Я уполномочен сообщить вам новость сверхсугубой
секретности. Господин генерал недостаточно сказал про ответственность за
разглашение. Того, кто нарушит тайну, ждет немедленное разжалование и суд.
В зале недовольно зашуршали, закашляли.
– Нельзя ли ближе к делу, – сказал Тик, задетый упреком в
свой адрес. – Хватит преамбул.
Алешу реакция аудитории вполне устраивала. Именно такого
впечатления он и добивался. Для пущей павлинистости он прицепил аксельбанты, на
которые начальник дивизионной контрразведки не имел никаких прав, и
исключительно звонкие шпоры, которые пехотному офицеру тоже ни к чему. Из своих
наград надел только «тылового» Владимира без мечей.
– Господа, с сегодняшнего дня ваша дивизия находится на
особом положении, – со значительным видом объявил он. – Вступает в действие
режим повышенной секретности. Вы наверняка обратили внимание, что в ваше
расположение переброшены саперные части, которые ведут активную работу.
– Было объявлено, что это для укрепления обороны, – сказал
кто-то.
Подпоручик иронически усмехнулся, оставил реплику без
комментария.
– Все отпуска и отлучки отменяются. У вас теперь зона особой
секретности. Я назначен штабом фронта обеспечивать меры безопасности. И –
учтите – наделен чрезвычайными полномочиями.
Тут он выпятил грудь и сделал торжественную паузу. В
столовой перешептывались.
– Наступление, что ли? – густым басом спросил у соседа
полковник из первого ряда. – Так бы и объявили.
Кто-то довольно громко заметил:
– А покрупней птицы для такого дела в штабе фронта не
нашлось?
Прапорщика Петренко, скромненько пристроившегося у самой
двери, Романов из виду не выпускал, но исключительно периферийным зрением.
Нарочно не поворачивал головы в ту сторону. Банщик сидел тихонько,
мышкой-норушкой.
– Птицу ценят не по размеру, а по полету! – запальчиво
ответил Романов на оскорбительную реплику. – Я, может, в небольшом чине, но
опыт у меня – слава Богу. У нас в контрразведке людей ценят не по звездочкам, а
по заслугам!
Тогда полковник из первого ряда, спросив разрешения у
генерала, задал свой вопрос уже напрямую:
– Позволительно ли узнать, чем вызвана подобная активность
контрразведки?