Сказано было внушительно, с уместным волнением. А как же – с
большим человеком разговор.
Отошли в сторону, подальше от чужих ушей.
– Слушаю вас.
Всё шло как по маслу. Оставались пустяки.
– Я переведен в резерв. Буду работать в военно-промышленном
комитете, – энергично, напористо стал излагать свой «проэкт» Емельян Иванович.
– Решили, что там от меня будет больше пользы. Ведь я по образованию горный
инженер, по роду довоенных занятий золотопромышленник. Золота в военное время
еще больше нужно. Стратегический металл. И возник у меня вопрос, напрямую
касающийся вашего ведомства.
– Так-так, – подбодрил его Жуковский. – Сохранность и
транспортировка золота действительно переданы в ведение подведомственного мне
Жандармского корпуса.
– А охрана при этом осталась почти такой же, как в мирную
пору! – горячо воскликнул Базаров. – Принятые вашим ведомством дополнительные
меры я бы назвал косметическими. Во всяком случае, недостаточными. Опасно это,
ваше превосходительство. И глупо. Я понимаю, сейчас не время и не место для
серьезного разговора, но ежели бы вы согласились взглянуть на досуге… Вот, я
тут кратенько набросал свои предложения. Только самое основное.
Он вынул из папки лист плотной бумаги. Жуковский взял.
Замечательно!
Пробежал начало глазами, но почерк был мелкий,
трудночитаемый.
– Кажется, что-то дельное. – Его превосходительство повертел
бумагу. – Но сразу видно, что вы никогда не служили по казенной части. Чтобы
документу дать ход, по правилам нужно напечатать на пишущей машине. Вот здесь
поставить число. Подпись разборчиво. Ничего не поделаешь – бюрократия.
– Виноват, – стушевался золотопромышленник. – Это по
неопытности. Завтра же с вашего позволения перешлю в канцелярию, в надлежащем
виде. Позвольте…
Дело, на девяносто девять процентов завершенное, вдруг
застопорилось. Генерал сжал пальцы, не давая вытянуть из них докладную записку.
– Мне, право, неудобно, господин Базаров, но вернуть вам
бумагу я не смогу. Правило и давняя привычка: любой документ, попавший мне в
руки, у меня же и остается.
– Но как же перепечатка? – улыбнулся сибиряк, еще не веря,
что операция срывается.
– Не извольте утруждаться. Сами отлично перепечатаем. Вы
только заезжайте к нам на Фурштатскую, поставьте подпись и укажите, как с вами
связаться. Так вам будет даже удобней. Ротмистр!
По мановению начальства офицер, дежуривший в дверях,
приблизился и забрал листок, спрятал в портфель.
Ласково потрепав автора записки по плечу, Жуковский двинулся
к дамам.
– В самом деле, так удобней, – пролепетал сраженный
прожектер.
Ему послышался душераздирающий треск и словно бы грохот
стеклянных осколков. Это рухнула и разлетелась вдребезги вся затейливо
выстроенная конструкция. Подготовка, плавание по холодной Балтике, любовная
канитель со старой дурой – всё было напрасно. Другого листка специальной
обработки, замечательно фиксирующей отпечатки пальцев, в запасе нет. А хоть бы
и был! Поди-ка возьми этакого гуся с давними привычками…
М-да. Нечасто фортуна наносила своему любимцу столь жестокие
удары.
Потрясенный и раздавленный, он не сразу обратил внимание на
шум, доносившийся из прихожей.
А между тем назревал скандал
Началось с того, что к княгине (она увлеклась беседой с
итальянским посланником) приблизился мажордом и вполголоса доложил:
– Княгиня Зарубина… со спутником.
Зарубина входила в число приглашенных, поэтому Лидия
Сергеевна не поняла, чем вызван сконфуженный вид служителя.
– Со спутником? Вы хотите сказать, с флигель-адъютантом
Зарубиным? Но ведь он в Ставке.
– Нет, ее сиятельство пришли не с супругом, – промямлил
Василий, что было на него совсем непохоже.
Впрочем, густой бас, несшийся со стороны коридора, и не мог
принадлежать Анатолю Зарубину, человеку светскому в полном смысле этого
понятия. (Кто-то там рокотал: «Ишь, шуб-то понавесили! Чай, уезд целый
пропитать можно».) Определенно это был не Анатоль.
– Пока ваша светлость отсутствовали, ее сиятельство,
извиняюсь за выражение, спутались с этим, – так же тихонько пояснил мажордом,
но понятней не стало.
Божья корова (таково было заглазное прозвище богомольной
Фанни Зарубиной) с кем-то спуталась? Невероятно!
А в гостиную уже входила сама Фанни, дама исключительно
некрасивой внешности и бурного темперамента. Верейскую поразило, что Зарубина
была в простом суконном платье, совсем черном.
– Лидочка, радость какая! – Зарубина распростерла объятья.
Этот порыв тронул Лидию Сергеевну. Не такие уж они были
закадычные подруги, чтоб столь шумно радоваться встрече.
– Радость светлая! – продолжила Фанни, целуя хозяйку в лоб, будто
покойницу в гробу. – Я привезла его! Он согласился! Лидочка, я привезла к тебе
Странника!
Она обернулась и сделала картинный жест в сторону двери.
Верейская моргнула.
В салон медленно, важно шел высокий костлявый мужик – самый
натуральный: длинные волосы расчесаны надвое, борода лопатой, в перепоясанной
малиновой рубахе, в сапогах бутылками.
Мажордом кинулся ему навстречу, будто воробьиха, пытающаяся
оборонить гнездо от кота – да так и застыл.
– Ишь, пузо выставил. Прямо енарал. Пусти-тко.
Невероятный гость ткнул Василия острым пальцем в живот –
мажордом попятился.
По комнате прокатился не то скандализованный, не то
заинтригованный шелест.
– Это он, он! …Только его тут не хватало! …Странник,
Странник! – неслось со всех сторон.
Тут-то Верейская наконец и поняла, кто к ней пожаловал. До
войны ей доводилось слышать о причуде ее величества, каком-то мужике-кудеснике,
однако кто бы мог вообразить, что этот субъект превратится в такое celebrity?
[9]
Как-то даже сразу и не сообразишь, хорошо это для раута или
ужасно, что Фанни его привела.
Между прочим, Лидия Сергеевна отметила, что Странник одет
хоть и по-мужицки, но очень непросто. Рубашка отменного шелка, пояс искусно
расшит, сапоги тонкой лакированной кожи.
– Милости прошу, – осторожно молвила хозяйка. – Вас,
кажется, величают Григорием Ефимовичем?
Серые глаза беспокойно пробежали по лицам собравшихся и
вдруг уставились прямо на Верейскую. Ее будто толкнуло – вот какая сила была в
этом взгляде.