Искусный пилот умел пролететь перед носом врага так, чтобы
перевернуть ему машину взвихрением воздуха.
Если бой происходил над своей территорией, можно было
французу «сесть на голову» и загнать вниз, под огонь пехоты, либо даже
принудить к посадке. На чужой земле следовало, наоборот, гнать лягушатника на
самую верхотуру, чтоб у него замерз двигатель.
Один американец, бывший ковбой, воевавший за Антанту
добровольцем, умел накинуть лассо на пропеллер и оторвать лопасть.
В общем, каждый – что летун, что летнаб – исхитрялись как
могли.
Придумал свою методу и фон Мак – не слишком оригинальную, но
очень эффективную. О ней речь впереди. Беда в том, что применять методу на
Западном фронте удавалось нечасто. Там барон был обычным офицером, обязанным
подчиняться строгой дисциплине и выполнять скучные рутинные задания. В конце
концов Карл-Гебхардт пожаловался отцу, воевавшему на Востоке, что «наследнику рода
фон Маков» зазорно служить фотографом в ателье, хоть бы и воздушном.
Генерал забрал сына к себе и предоставил ему полную свободу,
зная по собственному опыту, что молодая кровь должна добродить, а горячий нрав
перебеситься.
Никто теперь не понуждал Карла-Гебхардта к поденщине, но на
Русском фронте возникла другая проблема: враг в воздухе встречался редко.
Приходилось пробавляться бомбежкой.
В этот апрельский день барон совсем загонял своих товарищей:
пара «эльфауге» прочесывала фронт зигзагом сначала с юга на север, потом с
севера на юг. Ныряли под облака, выскакивали под солнце, снова ныряли. Топлива
в баках оставалось на четверть часа свободного поиска, а потом придется
возвращаться на аэродром.
Но всем своим существом капитан чувствовал: сегодня что-то
будет, он не вернется с охоты без добычи. Без конца высовывался из кабины то
слева, то справа, все глаза просмотрел.
Эти малопольские края он знал неплохо. До войны гостил в
имении у родственников, русских фон Маков, охотился в здешних лесах на косуль.
Странная штука – военная служба. Присяга может заставить человека стрелять в
собственного кузена только потому, что на нем мундир другого цвета. Слава богу,
русские фон Маки по традиции служили в гвардейских уланах и встретиться
Карлу-Гебхардту в воздухе никак не могли. На всякий случай он никогда не бомбил
кавалеристов с пиками – если, конечно, не было с определенностью видно, что это
казаки.
Вдруг лейтенант Шомберг ткнул кожаной перчаткой куда-то вбок
и вниз.
Меж облаков выглянуло солнце, высветлив на земле широкий
круг. По нежно-зеленому фону скользила крестообразная тень.
«Ньюпор»! Русский «ньюпор»!
Капитан издал клекочущий орлиный крик.
Схватка в воздухе
В самом начале всеевропейской войны у летчиков враждующих
сторон еще сохранялось ощущение принадлежности к единому братству. Даже сходясь
в поединке, они соблюдали нечто вроде правил рыцарского турнира: не нападали
двое на одного, в перерывах между заходами на атаку обменивались приветствиями,
а если у противника глох двигатель, прекращали бой. Но эти джентльменские
глупости быстро закончились. Грязное и жестокое дело – война. Прекраснодушные
чистюли на ней погибают первыми. Те же, кто хочет выжить и победить, вынуждены
соблюдать вечные правила драки: когда ты слабее – уклоняться от боя, когда сильнее
– использовать свое преимущество сполна.
У пары рекогносцировщиков лейтенанта Шомберга преимущество
было даже не двойное, а, можно сказать, трехмерное. Во-первых, по численности;
во-вторых, по неожиданности; в-третьих, по высоте. Шансов спастись у русского
не имелось. Ни одного. Охота обещала быть недолгой, а добыча легкой.
Карл-Гебхардт испугался лишь одного: аэроплан Лютце и Ремера
был ближе к «ньюпору» и мог свалить его с первой же попытки.
Лейтенант Лютце погнал свой «эльфауге», украшенный фигуркой черного
дельфина, на перехват. У летнаба унтер-офицера Ремера для воздушного боя было
свое собственное техническое изобретение – четырехлапный железный крюк на
тросе. Ремер очень ловко кидал его с 15–20 метров. Если везло – срывал
пропеллер или ломал мотор. Если не попадал или же просто обдирал обшивку, то
бросал снова. Крюк обеспечил экипажу «черного дельфина» одну подтвержденную
победу и две предположительных (это когда вражеский аэроплан упал на чужой
территории и его обломки не сняты фотокамерой).
От первой атаки «ньюпор» спасся исключительно из-за
непоседливости прапорщика Дубцева. После успешного бомбометания он никак не мог
успокоиться, всё вертелся на сиденье. Вдруг ему вздумалось проверить, не
осталось ли в левом ящике зацепившейся бомбы. Перегнулся, приподнял крышку. Все
25 ячеек были пусты. Но боковым зрением летнаб заметил сбоку, выше,
приближающийся силуэт «эльфауге», а за ним, в паре сотен метров, второй.
– А-а-а-а! – заорал Дубцев. – Миша-а-а-а!
– Что?
Пилот обернулся, моментально всё понял и не растерялся –
вжал педаль, рванул ручку крена крыльев.
«Ньюпор», чихая мотором, завалился вправо. «Эльфауге» теперь
летел параллельным курсом, метрах в тридцати.
– Стреляй, стреляй! – кричал поручик, у него
самого обе руки были заняты.
Летнаб стал палить из «браунинга». Но стрельба в воздухе из
пистолета – дело неверное. Когда обе машины несутся со скоростью за сотню
километров, рассекая встречный поток воздуха, да еще при боковом ветре, из
легкого оружия попасть в цель почти невозможно. Смысл в пальбе был только один
– не давать гансу приблизиться. Дубцев разглядел свисающий из открытой кабины
«эльфауге» крюк и догадался, что это за штуковина.
Немец разочарованно задрал нос и ушел вверх, давая дорогу
напарнику, на фюзеляже которого красовался синий дельфин.
Попробует зайти с другого бока, пока мы бодаемся со вторым,
сообразил Дубцев и пообещал себе не упускать «черный дельфин» из виду.
Капитан фон Мак готовился к бою. Из хромового футляра,
украшенного баронской коронеткой, он достал коллекционный охотничий «ланкастер»
12-го калибра. Любовно погладил приклад, вставил два ребристых патрона для
медвежьей охоты. Методика воздушного боя у Карла-Гебхардта была логичная и
простая: по крупной дичи из крупного калибра.
Со ста метров барон взял «ньюпор» на мушку и плавно повел
ствол за мишенью, как за летящей уткой.
Дах! Дах! – ударили один за другим оба ствола.
Щелкнули эжекторы, выплевывая гильзы. Через пять секунд
ружье снова было заряжено.
Первая пуля перебила маслопровод, откуда мелкой капелью
полетели мелкие брызги.
– Перетяни! Платком… – Крик пилота перешел в
сдавленное мычание. Вторая пуля ударила Сомову в плечо.